Последний сейм Речи Посполитой

- Я не знаю его чувств.

Вдова-подкоморша молчала, видимо поглощенная какою-то внутренней борьбой.

- Ужасная публика, - проговорила она наконец, поднимая глаза.

- И плебс начинает уже интересоваться отечественными делами, - заметил осторожно Заремба.

- Да, лишь кое-где, как миндаль в прянике, увидишь в этой толпе кого-нибудь из благородных. Конечно, нашему "обществу" скучно слушать прения в сейме, им интереснее посольские обеды и ассамблеи с дамами полусвета. Что им отчизна!

Горечь звучала в ее голосе, и полные губы вздрагивали от сдерживаемого страдания.

Заремба смотрел на нее, не понимая этой внезапной перемены.

Она обмахнула пудрой потное лицо и, освежившись духами, впилась в него пылающими красивыми глазами и шепнула многозначительно:

- Вы здесь от имени сконфедерированных полков?

Он выдержал ее взгляд, сделав лишь чрезвычайно изумленное лицо.

- Не бойтесь, мой мальчик, я не хочу выудить у вас секрет, - прильнула она к нему с нежностью. - Ясинский говорил мне уже кое-что вскользь, и если придет нужда, так я тоже готова на все. Но под вашей командой, - прибавила она с еще большей нежностью.

- Помилуйте, здесь полным-полно длинных ушей, может быть, в другой раз где-нибудь... - взмолился он в испуге.

- Так не ждите официального приглашения, а приходите ко мне, когда вам захочется. Я вам всегда буду рада.

Где-то часы пробили пять. На депутатских скамьях поднялся шум.

- Король идет, тише, господа! Король! - загудел громовой бас Роха.

Воцарилась выжидательная тишина, и все взгляды не могли оторваться от красной занавеси.

Дверь широко распахнулась, гвардейцы встали по бокам, с ружьями к ноге. Король появился на пороге, за ним следовало два юнкера в парадных мундирах, с султанами из страусовых перьев и с саблями наголо.

Король шел медленно, обводя усталыми глазами смиренно склоняющихся перед его величеством. Голова у него была в седых завитых буклях, лицо бледное, как будто немного припухшее, нос изящный, губы красные, фигура довольно полная. На нем был будничный темно-синий мундир с красными нашивками, белые панталоны, чулки и башмаки с золотыми пряжками. Кружевное жабо пенилось у него на груди, сверкая бриллиантовыми булавками, а через белый жилет шла наискось алая лента какого-то ордена. Левую руку он положил на золотую рукоять шпаги, а в правой держал перчатки. Походка у него была робкая и неуверенная, взгляд пытливый; в каждом движении его чувствовалась заботливость о своем внешнем виде и величественности. Он легко и без особой церемонности сел на раззолоченный трон. Юнкера, спрятав сабли в ножны, остановились позади по обеим его сторонам, секретарь принес красный портфель, ключик от которого король носил на своей цепочке; придворный лакей положил перед ним на столике носовой платок и табакерку.

Первыми подошли епископы, еще раскрасневшиеся после недавних возлияний у Сиверса, с какими-то докладами, причем Массальский до того давился от смеха, что ряса вздергивалась у него на жирных боках, Коссаковский же улыбался кисловато, водя усталым взглядом по залу.

Великий канцлер и маршалы-председатели - коронный, литовский и сейма стояли в стороне, ожидая своей очереди.

Депутаты заняли места; смолкшие же хоры точно окаменели. Над балюстрадами чернели неподвижные многоярусные ряды лиц и глаз, с трепетом впивавшиеся в сенаторов и короля.

Заремба стоял как раз напротив и орлиным взглядом впивался в него, словно стараясь сорвать эту добродушную обманчивую маску с его лица и заглянуть в глубь души, но видел только его вялую улыбку, как будто рожденную его черствой пустотой, мутный, заученный взгляд и деланную видимость величия.

"Труп, наряженный королем! - думал он про себя, раздраженный всем его видом. - Живая кукла! Рыцарь, знающий только капитуляцию! Вождь народа, подкупаемый его смертельными врагами! Король кокоток! - шептал в его душе с все возрастающей силой голос беспредельного стыда и неизбывной скорби. Тебе заплатили короной за разрешение первого раздела. А чем тебе заплатят теперь, король-мямля, чем?" - обращался он к нему голосом раненой души, и сразу встали в его памяти все несчастья и обиды народные, весь позор и унижение, словно исчетвертованные, истекающие живой кровью, искромсанные части Речи Посполитой заговорили в его душе громкими голосами, и они пронизывали его сердце остриями душу раздирающих обвинений. Страшное негодование охватило его, и, не в силах больше переносить жестокую душевную муку, он заговорил лихорадочно с подкоморшей:

- Я видел, как падала королевская голова из-под ножа гильотины, а палач схватил ее за волосы и показывал народу...

Он почти весь посинел от волнения.

- Что с вами? Вы больны, может быть? - спросила та испуганно, совершенно не понимая его беспорядочных слов и дико пылающего взгляда. Выйдемте на воздух. У вас, наверно, от жары разболелась голова, - по доброте своей беспокоилась она о его состоянии, освежая его какими-то солями.