Последний секрет

– Конечно, еще какое. Огромное удовольствие! Сигареты – мое наваждение, они снятся мне по ночам, днем мне кажется, что я курю. Но… – Он успокаивается и задумывается. – Но это ничто по сравнению с желанием добраться до «Последнего секрета»!

Он произносит это мечтательно, словно говорит о благодати. Остальные тоже стихают, как если бы одно это упоминание несло успокоение.

– «Последний секрет»?

– Это то, что нам дает Никто.

– Кто это – Никто?

Все дружно ропщут.

– Она не знает, кто такой Никто! – поражены больные.

– Зато все знают, кто ты. Грязная шпионка, вот кто ты такая! Ты пролезла сюда, чтобы понаписать в газетах гадостей о лечебнице, тогда ее закроют. Все вы, журналисты, одинаковые! Вам обязательно надо выпачкать любую чистоту, любую красоту.

Лукреции становится тревожно.

– Нет, я за вас.

– Никто предупредил о твоем появлении. Он упрекнул лично меня за то, что я тебя впустил. Придется как-нибудь отбить у тебя желание к нам приставать. Все согласны?

Безумцы дружно изъявляют согласие. Кто-то издает причудливые звуки, лица некоторых искажены нервным тиком.

Робер осторожно берет молодую женщину за острый подбородок, словно намерен ее осмотреть. Она не сводит с него изумрудные глазищи. Обычно от такого взора мужчины тонут в ее красоте и теряют все силы.

– Тобой займется Люсьен!

Лукрецию мучает нехорошее предчувствие.

– Люсьен! Люсьен! Люсьен! – подхватывают остальные.

– На помощь!

– Голоси сколько влезет, – говорит Робер. – Здесь тебе никто не поможет. В лучшем случае ты привлечешь новых желающих с тобой позабавиться.

– Люсьен! Люсьен! Люсьен! – скандируют больные.

Люсьен оказывается здоровенным детиной с маленькой головкой, всклокоченными волосами и мерзкой ухмылкой. Он подходит, пряча что-то за спиной, и хватает журналистку за лодыжку. Она сопротивляется, но ему помогают остальные сумасшедшие.

Лукреция таращит на мужчину испуганные зеленые глаза. Что у него за спиной? Нож? Клещи? Это какой-то садист! И тут Люсьен демонстрирует свое оружие – перо цесарки.

Уф, всего-то…

У нее отлегло от сердца, но детина странно кривится:

– Как насчет щекотки, мадемуазель? У меня свой сдвиг – щекотка.

Он подносит перышко к ступне Лукреции и слегка проводит им по этому чувствительному месту. Тонкая кожа ступней покрыта двумя тысячами термических и пятью тысячами тактильных рецепторов, а также тридцатью нервными сетями, чувствительными к боли. Прикосновение действует на тельца Пачини, расположенные в подкожных тканях. Возбуждающий сигнал поднимается по ноге, ускоряется в бедренном нерве, достигает позвоночника и спинного мозга, потом рептильного мозга, не умеющего рассуждать. Внутри него нейроны отвечают на гиперстимуляцию выделением эндорфинов.

Лукреция чувствует неодолимое желание хохотать. Между участками ее мозга происходит короткое замыкание. Она больше не может сдерживаться и хохочет, бормоча при этом:

– Нет, только не это! Вы не имеете права.

Но Люсьен – изощренный мастер щекотки. Его следующий прием застает ее врасплох: он водит пером по ступням зигзагами. Она смеется, как не смеялась еще никогда.

Кровь переполнена эндорфинами, но потом начинается нечто противоположное.

За удовольствием приходит боль. Эндорфин уступает место веществу P и брадикинину, гормону страдания. Одновременно для удержания этого гормона мозг Лукреции выделяет нейротензин.

Вся эта внутренняя алхимия ей неведома, но судороги усиливаются, рот то и дело открывается в поисках воздуха, она уже рыдает, гримасничая между приступами хохота.

Это невыносимо. Неразберихе чувств она предпочла бы простую бесхитростную боль.

Что, если Финчер умер вот так, от щекотки? Какая ужасная смерть!

Она бьется в руках безумцев, сжимающих ее все сильнее.

Нет, это уж слишком, пусть это прекратится!

Сумасшедшие вокруг нее тоже смеются, но как-то странно. Видя эту миниатюрную женщину, попавшую в больницу извне, во власти худшего извращенца из их числа, они ощущают происходящее как месть отвергнувшему их миру нормальных людей.

– Мы добьемся, чтобы у нее от хохота отвалилась голова, – говорит маленький человечек с хитрым взглядом.

Самый спокойный из всех – Робер. Она воспринимает его корой, но ее рептильный мозг уже взорвался, и пламя нейромедиаторов перекинулось в лимбический мозг.

У нее пожар в глотке, из глаз непрерывно льются слезы.

Я должна взять под контроль свой мозг. Куда это годится – не выдержать щекотки?

Но ей теперь думается с трудом. Где-то в коре сидит желание покориться этому безостановочному хохоту. В конце концов, смерть от смеха – красивая смерть.

Лукреция восстает и беснуется.

Другая честь ее коры решает как можно быстрее обустроить убежище для мыслей, местечко, где они укроются от щекотки.

Найти спасительное решение! – значится заглавными буквами на фронтоне этой полевой штаб-квартиры.

Думать о грустном.