Последний секрет

В день «Д» санитар обрил Сэмюэлу Финчеру голову и вручил ему белый халат. Доктор Черниенко изучила магнитно-резонансную томограмму мозга французского пациента, сделанную на единственном в клинике болееменее современном аппарате.

Ни поражений, ни опухолей. Все было в норме.

Его отправили в операционную.

Там Финчер растянулся на хирургическом столе.

Молодая медсестра с огромными серыми глазами – это все, что оставалось от ее лица, скрытого маской, – орудуя бельевыми щипцами, соорудила вокруг его головы занавес наподобие огромного купола, да еще с ширмой, чтобы скрыть от пациента все манипуляции.

Ассистенты хирурга надели на голову доктору Сэмюэлу Финчеру стальной шлем, предназначенный специально для таких операций и похожий на средневековое пыточное приспособление. Доктор Черниенко присоединила к шлему выдвижные металлические трубки, потом завернула винты, чтобы шлем сидел намертво.

– Это для надежной локализации, – объяснила она.

Она предупредила коллегу, что предпочитает обходиться без общей анестезии, потому что должна знать, что больной чувствует в процессе операции.

– Иногда мы будем просить вас что-то сказать или сделать, чтобы проверить, бодрствуете ли вы.

При виде циркулярной электропилы он содрогнулся. Но, как он заранее выяснил, российским клиникам в отличие от европейских и американских не хватало современного оборудования. Даже для подкачки жидкого азота здесь применялся автомобильный ножной насос.

Им не на что приобрести даже электрический хирургический насос!

Доктор Черниенко велела Финчеру считать от двадцати до ноля. Он почувствовал, как голову протирают влажной ватой. Он ощутил холодок – то ли от дезинфекции, то ли от местного обезболивающего – и начал считать:

– Двадцать, девятнадцать.

За первым влажным тампоном последовал второй. Услышав, как включилась пила, он сглотнул слюну.

– Восемнадцать, семнадцать.

Ради науки. Ради мозга. Мартен выдержал операцию, теперь пришла моя очередь.

– Шестнадцать, пятнадцать.

При прикосновении пилы к волосяному покрову его головы включились контактные датчики. Он ощутил покалывание.

– Вы не испытаете боли, – заверила его хирург.

Болтовня! Так всем говорят. Мне уже больно.

При пилении с его лица не сходила гримаса. Один раз он не удержался и ойкнул.

Доктор Черниенко замерла.

– Что-то не так?

– Все хорошо, продолжайте. Четырнадцать, тринадцать.

Во имя науки.

Он сильнее стиснул челюсти. Кожа ничего не чувствовала, чего нельзя было сказать о самом черепе. Это походило на ощущения при вырывании зуба мудрости. Местная анестезия не подвела, но давление на кость отдавалось по всему телу.

Думай о другом. Медсестра. Серые глаза.

У него завибрировала голова.

Вот и настоящая боль. Думай о другом. О медсестре.

Та, понимая, что нужна пациенту, взяла его за руку.

Какая живая рука. Но отвлечься от происходящего все равно невозможно. МНЕ ВСКРЫВАЮТ ЧЕРЕП. ВОЗМОЖНО, Я СОВЕРШАЮ НЕПРОСТИТЕЛЬНУЮ ГЛУПОСТЬ. Выходит, напрасно я давал себе слово не ложиться на операцию без крайней нужды. Какая здесь нужда? До чего больно!

Руки в перчатках подвинули его голову на подушке, как будто выбирая удобный угол для пилы.

Те еще мастера.

Медсестра наклонилась к нему, и он увидел ее крупную, обтянутую халатом грудь. Взгляд различил даже белую кружевную лямку бюстгальтера, удерживавшую нежную плоть. Пила заработала со звуком бормашины.

Больно. Думать о другом. Груди медсестры. Юмор и любовь – два мощных обезболивающих. Вспомнить анекдот. Например, про кретина, который согласился, чтобы ему в голове проделали дыру для проветривания мозгов.

Сероглазая, заметив его взгляд, прикованный к ее груди, инстинктивно запахнула халат, но не застегнула пуговицу.

Продолжать считать.

– Двенадцать, одиннадцать.

Медсестра взглянула поверх ширмы, и увиденное заставило ее поморщиться.

Другим болезненным ощущением был запах горелой кости, исходивший от перегретого полотна пилы.

Запах моей вскрытой головы.

В следующую секунду он увидел облачко пыли и понял, что это опилки от его черепной коробки. В корзину падали окровавленные ватные тампоны.

– Десять, девять, восемь.

Запах костной пыли стал невыносимым, медсестра больше не могла улыбаться, так ее шокировало то, что она видела.

Должно быть, новенькая.