Расширители подкрутили, отверстие в голове значительно раздалось. Слева от него выросла уже целая горка окровавленных тампонов, медсестра не выпускала его правую руку.
Доктор Черниенко вооружилась длинным стальным стержнем, которому надлежало послужить зондом. Но вместо двух трубок, подающих ацетон, она приладила на его кончик маленькое приспособление, привезенное самим французским пациентом.
После этого она потребовала рентгеновский снимок мозга Финчера, и помощница отправилась за ним. Вернувшись через несколько минут, она дала понять жестикуляцией, что снимок не найден, хотя она всюду его искала. Последовал обмен сухими репликами по-русски на тему неразберихи в больницах, укомплектованных одними безрукими и блатными. Затем доктор Черниенко, сообразив, что не дело пререкаться на чужом для оперируемого языке, тем более что тот в сознании, прибегла к импровизации. Об отмене операции на открытом мозге не могло быть речи… Пришлось заменить знание памятью. Где нужная зона? Она как будто помнила ее точную локализацию.
Она медленно ввела зонд. Сначала она прошла мозговые оболочки – три слоя мембранозных тканей, защищающих сам мозг. Затем рассекла толстую твердую оболочку, преодолела паутинную оболочку, названную так за тонкость, как у паучьей паутины. Между двумя перепонками этого слоя содержалось 150 кубических сантиметров спинномозговой жидкости.
Немного этой жидкости попало Сэмюэлу Финчеру на лоб. Сначала он понадеялся, что эта теплая вода – пот, но нет, он узнал ее по запаху. Он знал, что при помощи нее мозг нейтрализует действие силы тяжести, она же смягчает удары.
Медсестра поспешно вытерла ему лоб.
– Спасибо, – сказал он по-русски. Других слов он не знал.
Хирург продолжила погружение и добралась до самой глубокой, самой рыхлой оболочки – «мягкой». Зонд вошел в поверхность мозга уже на два миллиметра и достиг серого вещества коры.
– Все хорошо?
Он сумел произнести:
– Пока что да.
Доктор преодолела еще несколько сантиметров, прошла розовое вещество и достигла белого, соединяющего полушария. У Финчера было такое ощущение, как будто в нефтяную скважину вонзили бур.
Зонд миллиметр за миллиметром входил все глубже. Теперь он находился в мозолистом теле.
– Отлично. Чтобы быть уверенной, что он на месте, я попрошу вас сказать, что вы чувствуете.
Доктор Черниенко проверила показания на шлеме с градуированным металлическим стержнем и определила местонахождение зонда. Затем нажала на электрический выключатель, похожий на комнатный. Он почувствовал зуд.
– Что вы сейчас чувствуете?
– Похоже на щекотку. Даже приятно.
Она немного сдвинула зонд вправо. Ему показалось, что на это ушла вечность.
В тот момент, когда вопрос прозвучал снова, он испытал новое ощущение:
– У меня, как бы это сказать, чувство сильной ностальгии. Прилив необъяснимой грусти. Мне… мне хочется плакать.
Из-под тканевой маски профессора Черниенко донеслось непонятное русское ругательство.
Финчер почувствовал, как зонд уходит в сторону в поиске другого участка в его мозгу. Он вспомнил наскальные рисунки инков со сценами трепанации. Вспомнил черепа с ровными квадратными отверстиями под золотыми заплатками, возраст которых определялся более чем в две тысячи пятьсот лет.
Она проникла в другую зону.
– Я… я… какой ужас… я перестал видеть правым глазом!
Медсестра сильнее сжала ему руку. Сверившись с приборами, она повела пальцем перед его лицом, проверяя, следит ли он за ним взглядом.
Зонд отступил, и правый глаз сразу обрел зрение.
Доктор Черниенко снова нажала на выключатель.
– Что вы чувствуете здесь?
– Щиплет язык. Кисло.
– Уже близко, найдем, обязательно найдем.