Последний шанс палача

…Детдом. Равнодушие, плохая еда, волчьи законы. Шестилетний мальчик с тоскливым холодом в глазах. Сперва плакал, потом привык. Сперва били, потом научился драться. Зауважали. Время шло, песня про кота сменилась электрогитарными аккордами, волосы у старших ребят становились все длиннее. Сережа стригся коротко — детишкам вольностей не дозволялось. Подрастал, креп мускулами, наливался ядреной злостью. Таньку приглядел для себя сразу и всерьез, даром что была старше на два года. Хихикала сучка, дразнила «стручком» и «мальком», обжималась по углам с большими. С патлатыми! Которым все можно! Однажды душа не вынесла — схватил арматурину, и тестостерон смешался с адреналином, а перепуганный «старшак» отступал, утирая кровь с лица. Скандал получился изрядный, но до милиции не дошло, замяли. Авторитета прибавилось — если можно так назвать репутацию «психа» и уважительно-настороженные взгляды. Серегу оттенки чувств не волновали, понял уже главное — до конца идти надо! Уважают того, кто на все готов, прочих ломают через колено!

…Армия — вместо зоны, к которой все шло. Очень в Афганистан просился — тогда, в начале 80-х, об этом знали мало, а из телевизора веяло духом интернациональной дружбы. Сергей правду узнал из первых уст, пообщался с ВЕТЕРАНАМИ, и новое знание пришлось по вкусу. В неведомом далеком Афгане все было просто и ясно, враги носили оружие и не прятались под масками советских граждан. Драться с ними можно было открыто, за родину… за себя самого, не нужного в этой родине никому, но готового за нее погибнуть! Такие вот мысли посещали Сергея в ту пору, вышибающие слезу и берущие за душу комсомольским звонким настроем. Высказал их офицеру в военкомате, тот нахмурил брови, и беседа перешла, неожиданно, совсем в другое русло. Тебе нравится убивать? Нет, не нравится. Тогда зачем тебе Афган? С чего ты решил, призывник, что там война?! Фильмов насмотрелся про Павку Корчагина?! Геррой, бляха-муха! А в Демократической Республике Афганистан, к твоему сведению, советские солдаты школы строят и муку развозят детишкам. А кто сочиняет байки про войну, тот дурак, и ты с него пример не бери! Щас мы тебе выпишем направление, подальше от этой дури!

Такой вот военкомовец попался Сереге — хоть матюкай, хоть спасибо говори. Особых проблем угодить на войну тогда не было, и секретность этому абсолютно не мешала. А детдомовец с ледяным огнем в глазах покатил эшелоном на Север, будто в издевку. Внутренние войска, лагеря, далекое эхо дедовой юности. Самому, впрочем, до «деда» было пока далеко. Неуставняк пока был, жестокая «духанка», помноженная на восточную изощренность. Призывали в конвойные части все больше из Средней Азии, старослужащие ощущали себя помесью баев с сатрапами, превращая молодняк в дехкан и рабов. Молодняк выдерживал не всегда — кое-кто «вставал на лыжи», замерзая потом в бескрайней зимней лесотундре. Еще попытки суицида случались, разные по степени успешности. Одного самоубийцу Сергей из петли успел выдернуть. Откачал, оживил, по морде дал слегка, на правах спасителя. Командирам сообщать не стал, а крутых «дедушек-баев» вызвал в туалет, на беседу. Всех четверых сразу. Специально «с тумбочки» сбежал, где положено было дневалить, и штык-нож, соответственно, висел на ремне.

— Ну че, пацаны, будем умирать? — спросил весело, не вынимая пока клинок из железных ножен. Достанешь нож — придется бить, тут уж назад никак. — Вы здоровые бычары, но двоих с собой заберу. Давай, кто первый?!

История повторилась — четверо старших и сильных пятились, он шел на них, давил взглядом, цедил сквозь зубы. Объяснял, что лучше пойти под расстрел за четыре убийства, чем сдохнуть здесь от побоев. Или в петле. Или просто терпеть их, уродов, чья кровь ничуть не гуще его собственной. «Дедушкам» до дембеля оставалось совсем чуток, мыслями давно уже были в родных Ферганах-Ташкентах-Фрунзе, и досрочная смерть в эти планы никак не входила. Поняли, короче. Отступились. А Сергею вскоре привиделась Богородица — совсем как на иконах в дедовой избе! Смутный серебряный лик отразился в ночном небе над сияющей тундрой, и Сергей замер на своей вышке, не веря глазам. Так и стоял, укутанный по уши, плечо оттягивал ремень автомата, а Она смотрела с небес на него одного — конченого атеиста и пофигиста, верившего до сих пор только собственным кулакам. Улыбалась, кажется. От улыбки Ее было тепло и радостно, будто простились тебе сразу все грехи, а жизнь впереди будет сиять, как этот снег. Повернется, наконец, лицом, вернет все, что отобрала, приласкает материнской рукой…