Последний Совершенный Лангедока

Я видел дороги, проложенные на головокружительной высоте, когда сверху только бледно-голубое горное небо, а внизу, в ущелье, чёрные головёшки птиц и в разрывах облаков – серебристая ленточка реки, бешено несущейся по камням. Я видел источники синей ледниковой воды, бьющей из расщелины, и эту воду надо было пить, встав на колени. Я видел придорожные часовни, суровые в своей древней простоте, с узкими окнами, крестовыми камнями-хачкарами и железными поддонами, наполненными песком, куда полагалось ставить свечи. Входя в такую часовню, ты остаёшься наедине с горами, тишиной, своим разговором с богом и временем. Я видел виноградники на клочках плодородной земли, отвоёванных у гор, видел смешливых девушек в чёрном, стайкой бегущих в Ереванский университет, и суровых старух с ласковыми глазами, мерно взмахивающих мотыгами на своих огородах…

– На чём он играет? – тихонько спросила Ольга.

– Это дудук, – ответил Армен, – наш древний инструмент. Его вырезают из ствола старого абрикоса. Другое дерево не годится, оно не может дать такого бархатного звука. Настоящий мастер за всю жизнь делает всего несколько инструментов. Мкртич играет на своём дудуке всю жизнь, я слушаю его уже двадцать лет, и всегда как впервые. Слушайте!

Мкртич заиграл, и это уже была совсем другая музыка, древняя, как само время.

«И сказал Господь Моисею: пойди к фараону и скажи ему: так говорит Господь: отпусти народ Мой, чтобы он совершил Мне служение».[88]

Я увидел Египет, и надменного фараона на троне, и Моисея перед ним. Увидел каменистую землю Ханаана, по которой тосковали пленённые иудеи, а потом время сместилось и я увидел мерный шаг римских легионов и услышал грохот кавалерийской турмы, валящей в бешеную атаку.

Музыка смолкла и наваждение исчезло. Музыкант опустил дудук, тяжело поднялся и ушёл со сцены. В зале стало светлее, но луч прожектора всё ещё освещал опустевший стул.

Аплодисментов не было.

– Понравилось? – негромко спросил Армен.

Ольга украдкой смахнула слезинку.

– Я… я хочу сказать вашему музыканту спасибо. Можно?

– Конечно. Старику будет приятно, пойдёмте.

Армен провёл нас к сцене и открыл дверь, которую я раньше не замечал. За сценой была маленькая гримёрка. Мкртич сидел и медленно пил вино. Лицо его было мучнисто-бледным и неживым. Я испуганно взглянул на Армена, но он, стоя за спиной музыканта, медленно прикрыл глаза: «Молчи!»

– Мы… я… нет, всё-таки мы… Мы хотели сказать вам спасибо! Такой музыки я не слышала никогда в жизни! Это было чудесно! Не знаю, как сказать лучше…

Ольга смутилась своего порыва и покраснела.

Старик поставил стакан с вином на столик и взял её ладони в свои руки. Это были грубые руки землекопа, а не музыканта, со старыми, побелевшими шрамами и вздувшимися венами. Пальцы мелко дрожали.

– Спасибо тебе, девочка. Ты хорошо сказала. Вижу, что от души. Выходит, сегодня я играл не зря. Пусть моя музыка поможет тебе. Будь счастлива. А теперь идите. Старый Мкртич должен отдышаться, – сказал он и с кривой улыбкой показал на грудь. – Не обижайся на меня, Вадим. Я видел, что ты сидишь за столом, и хотел подойти, чтобы выпить с тобой вина, но, видишь, ноги плохо держат меня, а ты пришёл сам.

Он взял стакан, сделал жест, как будто чокается, и отхлебнул.

Голос у музыканта был сиплый и как бы севший, говорил он с очень сильным акцентом, казалось, ему трудно было строить фразы по-русски.

Мы вышли из гримёрки и вернулись к столу.

– Нехорошо огорчать гостей, но я всё-таки скажу, – наклонился к нам Армен. – У старика рак. Он умирает и знает об этом. Но всё равно приходит играть. Говорит, что не может наиграться перед тишиной. Дочь обкалывает его обезболивающим, и он выходит на сцену. Хорошо, что сегодня вы услышали его. Может быть, у него не хватит сил прийти ещё хоть раз.

Всю обратную дорогу Ольга промолчала, старательно отворачиваясь от меня и глядя в боковое стекло «Ауди».

***

– У нас есть вино? – спросила девушка, когда мы вошли в дом.

– Не такое, как у Армена, но всё-таки есть.

Мы сидели на веранде и пили вино, а вокруг нас была летняя ночь. Она отделила нас от всего мира прохладным, дышащим речной свежестью куполом, и центром мира стал абажур, и стол под абажуром, и бокалы, и разрезанные дольки яблока, и оливки.

Откуда-то из темноты возник Григорий Ефимыч, прыгнул в плетёное кресло, подрал его для порядка когтями, потом свернулся в мохнатый клубок и засопел.

А мы говорили, перебивая друг друга и подливая друг другу вино. Говорили о Москве, о прудах, на которых стояли палаты патриарха Гермогена, о доме Маргариты на Пречистенке, о музыке Мкртича, о жизни и смерти, и уже не помню о чём ещё, а ночь и дремлющий кот слушали нас.

В общем, проснулись мы в одной постели.

***

– Вот до чего доводят девушек занятия наукой! – сонно сказала Ольга. – Мы хоть предохранялись?

– А-а-а… Э-э-э… – Я почувствовал, что краснею.