Он рассказал Дреесу о тех, кто умер, копая противотанковые рвы, о том, как немцы мучили их до смерти. Но Дреес уже работал на заводе в Гамбурге, и там все было по-другому. Слушать Вима он не захотел, лишь пообещал, что подумает. Вим дал ему кусок колбасы и простился. В глубине души он знал, что это навсегда. Дреес погиб – мертвец, у которого еще бьется сердце.
На следующий день вагоны с заключенными уже стояли во дворе. Они стояли там три дня. Ни еды, ни воды. Просто стояли, ожидая паровоза, который отвезет их в Меппен.
Через несколько недель жизни в каменном бараке Вим обнаружил за изгородью на задней стене постройки дверцу. Он толкнул ее, и дверь со скрипом открылась. Внутри было темно. Его глаза не сразу привыкли к темноте. И тут он услышал звуки пианино. Сделав два шага, он оказался на лестнице, а потом в подвале, где он плел сетки, – но в отгороженной его части. Примерно в двадцати метрах от этого места он наткнулся на тюки соломы. Присев на корточки, он посмотрел в щель и с изумлением увидел, как заключенные танцуют под музыку. Один из них играл на настоящем пианино. В другом углу двое мужчин целовались. На маленьких столиках лежали колбаса и сыр. Вим глазам своим не верил. На одежде этих людей красовалась цифра 175, написанная на желтой полосе или розовом треугольнике. Даже в самых ужасных условиях, будучи арестованными за свою ориентацию, они нашли способ проявить свои чувства. И эсэсовцы об этом не догадывались. Вим узнал двух капо с зелеными треугольниками. Он не мог устоять перед соблазном, чтобы не стащить пару колбасок для себя и скрыться незамеченным. Оказавшись на улице, он несколько раз прошелся туда и сюда, чтобы свыкнуться с тем, что видел. Это не предназначалось для его глаз. Лучше помалкивать и не подвергать себя опасности.
В последние дни марта узников стало охватывать отчаяние. Долгая зима и суровые условия брали свое. Никто не мог сказать, освободят ли их в этом месяце, в этом году – и вообще когда-нибудь. Как часто Вим слышал, что союзники уже практически у ворот. Заключенные цеплялись за каждую соломинку, но этого было мало, чтобы выжить.
Каждое утро на поверке Вим видел трупы заключенных, которые решили покончить со страданиями, кинувшись на колючую проволоку под током. Другие нарочно выходили в пятиметровую запретную зону и ждали, когда их пристрелят с вышки.
Охранники всегда были готовы протянуть руку помощи. Стоило привлечь их внимание, и они просто вытаскивали тебя из строя и кидали твою шапку в запретную зону. А потом под дулом пистолета приходилось лезть за шапкой – иначе ты не мог «покорно» приветствовать эсэсовцев. Охраннику, наставившему на тебя пистолет, ничего не приходилось делать – все делали за него те, кто находился на высоте десять метров.
На внешних работах тоже нашли способ пристреливать как можно больше узников, «пытавшихся бежать». Это называлось
Страданиям, казалось, не будет конца. А в конце марта узники с изумлением увидели колонну белых автобусов с красными крестами у ворот лагеря.
В начале 1945 года вице-президент шведского Красного Креста, племянник короля Швеции, граф Фольке Бернадотт в обстановке величайшей секретности вступил в переговоры с Гиммлером. Гиммлер за спиной Гитлера пытался вести мирные переговоры с союзниками. Бернадотт не раз летал в Берлин и Любек.
Гиммлер пытался договориться о прекращении огня на Западном фронте, чтобы остановить приближающихся к Берлину русских. Узников концлагерей он использовал в качестве разменной монеты, чтобы добиться уступок от союзников. Бернадотта поддерживало правительство Норвегии в изгнании, шведское правительство и шведский Красный Крест. Ему удалось вызволить из тюрем и концлагерей всех заключенных из скандинавских стран. Их привезли в Нойенгамме, откуда должны были отправить в Скандинавию.
Перевозки шли полным ходом. Чтобы принять в Нойенгамме семь тысяч скандинавов, пришлось освобождать бараки. А местных узников – поляков, русских, голландцев, французов и бельгийцев – нужно было отправить в другие лагеря.
Но этого им никто не сказал.
Среди ночи их вывели из бараков. Тех, кто не мог встать, подгоняли ударами дубинок и пинками. Мертвых оставляли на месте. Если капо не был уверен, что человек действительно умер, он тыкал ему в лицо факелом. Жуткий запах горелого мяса наполнил барак.