Последний верблюд умер в полдень

Говорят, что осуждённый страдает больше от ожидания, нежели от самой казни. У меня есть некоторые сомнения по этому поводу, но я почувствовала нечто вроде облегчения, когда метафорический топор, наконец, упал. Реджи ворчал по поводу головной боли и жаловался, что порошки, которые я ему дала, не помогают, когда мы услышали топот марширующих ног. Казалось, к нам приближается отряд солдат, а не обычное сопровождение принца.

Комната опустела, словно по волшебству; реккит шмыгнули в укрытие, а те из нашей свиты, кто находился поближе к выходу, бросились туда, оставив лишь немногих, задержавшихся из-за пресыщения или медленного соображения. Оставшиеся мгновенно упали на колени. Я поднялась на ноги. Одним стремительным шагом Эмерсон оказался рядом со мной, насторожившись, будто охотящийся кот. Завесы отдёрнули в стороны, и появились мужчины — шесть, восемь, десять копейщиков в кожаных шлемах, а за ними — принц Настасен. Его сопровождали Песакер и Муртек; но я тщетно искала Тарека, и сердце моё начало падать в пятки.

Настасен стоял, глядя поверх нас, заложив большие пальцы за пояс. Полагаю, что он пытался запугать нас свирепым взглядом. Не спорю, это выглядело жутко, но Эмерсон отразил этот взор с удвоенным ожесточением, и Настасен не выдержал первым.

Он направил на нас обвиняющий перст.

— Вы предатели! — воскликнул он. — Вы сговорились (?) с моими врагами!

Муртек начал тараторить перевод, но принц остановил его фразой, очень похожей на ругательство, в которой говорилось о невероятных привычках некоего грызуна. — Пусть они ответят на нашем языке. Ну? — Он ткнул пальцем в Эмерсона. — Ты слышал меня.

— Я слышу твои слова, но они не имеют смысла (букв. не содержат мудрости), спокойно ответил Эмерсон. — Мы чужестранцы. Как мы можем быть твоими врагами, если не знаем тебя? Проклятье, — добавил он по-английски, — я не уверен, что разъяснил свою точку зрения. Моё знание языка слишком ограничено, чтобы выразить тонкие правовые различия.

Рамзес откашлялся.

— Если ты позволишь мне, папа…

— Конечно, нет! — воскликнула я. — Как бы это выглядело, если маленький мальчик говорил за своих родителей? И я сомневаюсь, что Его Высочество поймёт эти юридические различия, что бы ему ни объясняли.

Лицо Настасена исказилось от ярости.

— Хватит болтать! Почему вы не проявляете страха? Вы находитесь в моих руках! Падите на землю и молите о пощаде!

— Мы не боимся человека, — сказала я по-мероитически. — Мы встаём на колени только перед Богом.

Верховный жрец Аминрех резко засмеялся:

— Вскоре вы падёте перед ним на колени, и рука Хенешема (?)…

— Это я скажу, что произойдёт! — закричал Настасен, повернувшись к союзнику.

— Да, да, великий, великий принц. Прости своего раба.

Честно говоря, я считала (хотя и полагала разумным не говорить об этом), что принц Настасен был всего лишь мерзким, избалованным мальчишкой. Он стал бы очень скверным правителем, и не долго пришлось бы ждать, прежде чем реальная власть в стране перейдёт в руки Песакера.

Тем не менее, мерзкие мальчишки могут быть опасны, когда они командуют множеством людей, вооружённых большими острыми копьями, и Настасен не замедлил продемонстрировать, что не так глуп, как мне казалось. Его дыхание замедлилось, мышцы расслабились, и неторопливая, злая улыбка пришла на смену хмурому взгляду.

— Вы чужестранцы, — повторил он. — У вас здесь нет друзей? Нет, у вас есть друг, который существовал ещё до вашего появления. Вы — друзья предателя.

— Вина по ассоциации, — бросила я Эмерсону.

— Дай ему закончить, — отозвался Эмерсон. — У меня неприятное предчувствие…

— Он — предатель своего народа, — продолжал Настасен. — Он изменяет себе подобным и возвышается (очевидно, какой-то уничижительный термин), чтобы господствовать над ними. — Он ударил себя в грудь раскрытой ладонью. — Но я, великий принц, защитник народа, бросил свой всевидящий взор на землю! Я узрел эту нечисть; я узнал его, я открыл его имя! А теперь…

Он резко хлопнул в ладоши и повернулся. Вошли двое солдат, крепко державших пленника. Грубо толкнув, они заставили его встать на колени. Его руки были связаны за спиной, и не в запястьях, а в локтях — особенно неудобное положение, знакомое мне по древнеегипетским изображениям узников. Капюшон всё ещё закрывал лицо, и килт из грубой ткани был тот же, что и ночью. Похоже, его поймали вскоре после того, как он покинул нас. Мы задержались слишком долго — или кто-то устроил ловушку. Я огляделась в поисках Аменит. Она исчезла — так же, как и Реджи.

Настасен стоял, злорадствуя, над братом, как театральный злодей.

— У него определённо есть талант к мелодраме, — пробормотал Эмерсон. — Интересно, здесь они по-прежнему разыгрывают старые религиозные пьесы? Приготовься к следующей сцене, Пибоди.

Я приблизился к Эмерсону. Он обнял меня за талию. Скользящий звук позади меня свидетельствовал, что Рамзес куда-то переместился; куда, я не могла сказать.

Настасен наслаждался своим триумфом, и театральные эффекты мешали ему прислушаться к нам.