Последний верблюд умер в полдень

Что же за зверь скрывался там? Фараоны Египта охотились на львов, и хотя царственные создания исчезли из самого Египта, их всё ещё можно найти в Нубии. Пленённый лев, вскормленный человеческой плотью, обучался калечить и убивать врагов царя… Мне крайне не хотелось быть съеденной львом. А ещё больше не понравилась бы необходимость смотреть, как съедают Рамзеса.

— О, дорогой, — прошептала я.

— Пибоди? — Эмерсон вопросительно посмотрел на меня.

— Я думаю, что, возможно, ты был прав, мой дорогой, когда говорил, что у меня слишком бурное воображение.

Дальнейшее обсуждение прервалось появлением Настасена при всех регалиях. Его плиссированное льняное одеяние, золотые сандалии и тяжёлый воротник, усеянный драгоценностями, представляли точную копию наряда фараона; рукоять меча на поясе была изготовлена из горного хрусталя в золотой оправе. Единственное, чего не хватало — короны, и о! что за похотливый взгляд он бросил на неё, когда миновал трон и уселся в кресло перед ним!

И снова воцарилось тяжёлое молчание. Как театрален был этот народ! Задержка длилась, и целью её являлось заставить потерять самообладание — по крайней мере, тех, кто, в отличие от нас, не воспитывался в традициях британской отваги. Эмерсон подавил зевок, я позволила векам опуститься, будто бы от скуки, и Настасен решил продолжить. Он поднял позолоченный посох, который держал в руке, и крикнул:

— Приведите их! Приведите виновных, дабы вострепетали они перед возмездием бога!

Наполовину ожидая увидеть Рамзеса и Тарека, я ощутила мгновенное облегчение, увидев вместо них небольшую группу людей в местной одежде. Но облегчение было недолгим, когда я узнала их и поняла, что вместе с ними находятся женщины и маленькие дети. Эмерсон выплюнул клятву (вполне оправданную, но записывать я её не буду) и начал подниматься. Но тут же рухнул обратно — из-за петли, сброшенной сверху и плотно притянувшей его тело к стулу. Я почувствовала, что мои руки точно так же привязаны; беглый взгляд вправо убедил меня, что и Реджи находился в том же положении.

— Эти люди — дважды предатели, — объявил Настасен. — Один раз — за неспособность выполнить свой долг. Другой — за то, что отдали свои души во власть белому колдуну. Они умрут вместе со своими семьями. Но так как они храбро сражались, служа моему отцу, царю, и так как колдун подчинил их своими чарами, им предоставляется честь умереть от руки Хенешема (?).

Ряды жрецов перед нишей расступились, и оттуда вышел мужчина. Ростом он был не выше, чем самый низкий из жрецов, но вдвое массивнее их, и вся эта масса состояла из мышц. Он носил только набедренную повязку; всё его тело, в том числе голова, было выбрито в соответствии с требованиями ритуальной чистоты. Тяжёлые надбровные дуги и пухлые щёки уменьшали глаза до маленьких чёрных кружочков, холодных и блестящих, как обсидиановые бусины. Рот представлял из себя широкую безгубую линию, будто вырезанную в мёртвой плоти. Шея была настолько толста, что голова, казалось, покоится непосредственно на массивных плечах. Он выглядел так, будто мог раздавить обычного человека голыми руками, но нёс с собой оружие — копьё, чьё лезвие было темно от старых пятен, за исключением острия и краёв, которые сверкали, как полированное серебро.

Когда он вышел, свет факела бросил на смазанную маслом кожу отблеск цвета свежей крови. Он низко поклонился Настасену и ещё ниже — тёмной нише, затем распрямился и стал ждать.

Из рядов обречённых не доносилось ни звука. С застывшими серыми лицами они глядели пустыми глазами на своего палача. В первых рядах стоял молодой офицер. Он не смотрел на нас, и, казалось, забыл о женщине, тесно прильнувшей к нему. Она выглядела совсем девочкой и держала на руках младенца. Её лицо оставалось неподвижным, но руки, очевидно, сжались сильнее, и малыш стал плакать.

Безгубый рот палача трещиной разошёлся в стороны.

— Младенец плачет? Я остановлю его слёзы. И, поскольку Хенешем

милостив, я не оставлю мать горевать по ребёнку. Стань впереди, женщина, и держи перед собой дитя.

Он с лёгкостью поднял тяжёлое копьё, как веточку. Малиновый свет скользнул вдоль вздувшихся мышц на руках. Молодой отец застонал и закрыл руками глаза.

С пересохшим от ужаса ртом я изо всех сил пыталась освободить руки и достать маленький пистолет. Но знала, что не успею.

Когда Эмерсон немного раздражён, его грудь раздувается, как у быка; когда же он действительно зол, то передвигается так же тихо и быстро, как атакующий леопард. Я услышала треск, с которым верёвка на его груди лопнула, будто нитка. Одним длинным прыжком он оказался рядом с ближайшим стражником и, свалив его на землю, вырвал у него копьё. Сверкание, серебристая молния — и лезвие копья, теперь тусклое и мокрое, показалось на полных двенадцать дюймов из спины палача.