Посмотри на него

Я чувствую себя хорошо, у меня ничего не болит, температуры нет, а крови с каждый днем становится меньше. Дней через десять мы покупаем билеты в Москву.

Мы стоим в очереди на регистрацию. Чем ближе мы продвигаемся к стойке “Аэрофлота”, тем больше что-то натягивается во мне. Как будто тончайшая, невидимая резинка привязывает меня к немецкой земле. Резинка, натянутая между моим солнечным сплетением и моим бейби, который будет зарыт в эту землю. Я думала, все мои связи с ним уже порвались, – но нет, эта связь до сих пор оставалась и рвется только сейчас. Связь чисто географическая. Он остается здесь – а я улетаю.

Мы регистрируемся на рейс, проходим через металлоискатели – и невидимая резинка лопается. Это больно. Как всегда, когда лопается сильно натянутая резинка.

Первая паническая атака – я, впрочем, еще не знаю, что это она, – случается со мной здесь же, в аэропорту, в очереди на паспортный контроль. Внезапно кончается кислород. Я дышу, я что-то в себя вдыхаю – но это не воздух, а пустота. А воздуха нет. И сердце колотится у меня прямо в ушах. Я говорю Саше, что задыхаюсь. Совсем не могу дышать. Он внимательно на меня смотрит и говорит:

– Нет, ты дышишь.

Он открывает купленную в дьюти-фри фляжку виски:

– Выпей. Сделай три больших глотка.

Я послушно делаю три глотка, он убирает виски и меня обнимает. Я утыкаюсь носом и ртом в его свитер – и в этой позиции дышать почему-то становится легче. Как будто воздуха, наоборот, было для меня слишком много – а теперь в самый раз.

Глава 16

Заговор молчания

Мы едем куда-то в поезде – я и двое моих детей. У меня девочка и мальчик. С девочкой все понятно – это моя Саша-Барсук. А вот сын меня немножко тревожит. Ему, наверное, года два, но точно я сказать не могу. Мне никак не удается увидеть его лицо. Он все время ко мне спиной: отворачивается, смеясь. Убегает от меня по вагону, забавно топоча босыми ногами. Прижимается носом к окну, и я вижу только пушистый затылок. А потом, как-то вовсе без моего участия, мои дети вдруг – раз, и уже крепко спят. Дочь – на верхней полке, она, как всегда, раскрыта. Я натягиваю на нее одеяло и целую в лоб. Сын – на нижней. Он лежит на животе, уткнувшись лицом в подушку. Я сажусь рядом с ним на корточки, глажу его по волосам, надеясь, что он повернет ко мне голову, – но он неподвижен. Я раздумываю, повернуть ли его на спину, чтобы все же узнать, как он выглядит. Мне не хочется его будить – но, с другой стороны, это ведь ненормально, что я понятия не имею, как выглядит лицо моего ребенка. Какого цвета у него, к примеру, глаза? Как вообще получилось, что я ни разу в жизни не посмотрела в его глаза? Разве так бывает вообще? И куда мы, кстати, едем на этом поезде? И как зовут сына? Я пугаюсь, что не помню таких простых вещей. Изо всех сил напрягаюсь, пытаясь вспомнить, – и от этого напряжения исчезают и мальчик, и поезд. А я просыпаюсь.

…Тоскливые, тревожные сны снятся мне каждую ночь.

В этих снах я брожу по каким-то чужим квартирам, коридорам, подвалам, тамбурам и мучительно силюсь вспомнить, что я здесь забыла. Что-то важное. Телефон? Кошелек? Учебник? Ключи? Собаку? Все не то. Я, кажется, потеряла что-то другое…

В этих снах я бегу по какой-то красивой улице, мне приятно, что я так быстро, легко бегу. А потом вдруг удивляюсь: откуда такая легкость? Разве я не беременна? Где же мой огромный, мой тяжелый живот?..

В этих снах я выбираю в детском магазине игрушки – но никак не могу припомнить, кому я собиралась их подарить. Самолетики и машинки – наверное, какому-то мальчику…

В этих снах я вижу мальчика со спины – и не помню, какого цвета его глаза…

А потом я все вспоминаю – и просыпаюсь.

…Москва. Февраль 2013 года. У меня есть только дочь. Нет большого, тяжелого живота. Нет веселого сына, прижимающегося к окну и топочущего босыми ногами. Мог быть – но нет. Это сына – а не ключи, не собаку – я потеряла. То, что должно было стать моим сыном, родилось два месяца назад, никак не было названо, месяц лежало в немецком морге в ожидании вскрытия, было вскрыто, снова зашито, а на днях похоронено на берлинском кладбище в братской могиле, с другими мертворожденными детьми. Я не знаю точную дату похорон, не знаю, где это кладбище, как выглядит могила, что за люди были на похоронах и принесли ли они на могилу игрушки. Самолетики и машинки. У Наташи в Берлине есть письмо из клиники “Шарите” по поводу похорон. Она спрашивала, распечатывать его или нет, – я сказала: не надо.

А еще она получила письмо с протоколом вскрытия – вот его я попросила мне зачитать. В том письме было сказано, что у плода, мужского пола, весом 360 граммов, – двусторонняя диффузная мультикистозная дисплазия почек. И как следствие – недоразвитость мочеточника, мочевого пузыря, легких. И еще в том письме было сказано, что причина смерти – кровоизлияние в мозг. Про цвет глаз в том письме ничего сказано не было. Это значит, я никогда не узнаю. Но я думаю, серые. Как у нас.

Как у нас и у нашей дочки.