Посмотри на него

Все повторяется. Все, что было со мной в прошлый раз, буквально вплоть до сезона. Кто говорит, что снаряд не попадает дважды в одну воронку? Снова осень, дожди и грязь. Снова день рождения Барсука – а у меня токсикоз. Те же самые возбужденные дети, подарки и торт со свечами в тошнотворном тумане. Даже Ника, моя подруга, как тогда, ждет ребенка. Словно я перенеслась в машине времени на два года назад. Только я теперь знаю, что будет дальше.

Пройдут недели. Закончится токсикоз. В ноябрьской мокрой тьме я приду на УЗИ, и мне скажут, что это мальчик. Повиснет молчание, и я пойму, что снаряд попал в меня снова.

Моя подруга дождется ребенка, а я не дождусь.

Проходят недели. Кончается токсикоз. В ноябрьской мокрой тьме я прихожу на УЗИ к Мальмберг.

Она говорит:

– Это мальчик.

Повисает молчание. Потом она говорит:

– У него здоровые почки.

Я рожаю ребенка в апреле в Латвии. Потому что в Москве из-за высокого давления и пульса мне полагается рожать только в специализированном роддоме для женщин с кардиологическими проблемами. Часы посещения – с 15 до 17, муж на родах и муж после родов женщине с высоким давлением не положен. В юрмальском роддоме не видят никакой связи между высоким давлением и присутствием мужа.

…Полное раскрытие матки. Начинаются потуги. Я закрываю глаза и кричу от боли и страха.

Сквозь собственный крик я слышу, как акушерка говорит со мной, спокойно и тихо, с латвийским акцентом. Она говорит, что сейчас все кончится. Очень скоро все кончится. Но для этого я должна перестать кричать. Я должна выдохнуть, потом вдохнуть, опять выдохнуть и потужиться. А кричать не нужно. Не нужно.

Она говорит:

– Отпусти его. Ты должна его отпустить, понимаешь?

Я слушаю ее голос. Я выдыхаю, вдыхаю.

Я его отпускаю.

– Ребенок, Аня! – изумленно вскрикивает муж. – У нас ребенок… Посмотри на него!

У нас ребенок. Смешной, сероглазый. Он улыбается и вздрагивает во сне. Иногда он пугается громкого звука. Иногда ему кажется, что он теряет равновесие и падает. Тогда он раскидывает ручки широко и резко – как будто пытается раскрыть в пустоте невидимые крылья. Как будто собирается улететь. И я беру его на руки и шепчу: не бойся, не бойся. Я никуда тебя больше не отпущу. Я буду смотреть на тебя.

Послесловие

Февраль 2016 года. Мы снова в Берлине. Мой муж Саша Гаррос болен. Через социальные сети нам удалось собрать огромные, нереальные деньги на его лечение, которое – так уж сложились звезды – снова проводится в “Шарите”. Курс облучения и химиотерапии. В январе – тяжелейшая операция. Наши дети – одиннадцатилетний Барсук и десятимесячный Лева – здесь, с нами. Лечение проходит успешно, но что будет дальше, мы не знаем.

Спустя месяц после операции, когда Саше становится лучше, мы с ним садимся в метро и едем до станции Курт-Шумахер-платц. На улице промозгло и холодно, широкий серый проспект, унылые серые дома, замерзшие серые люди на остановке загружаются в автобусы. Мы долго не можем сориентироваться, бредем по проспекту сначала в одном направлении, потом в противоположном. Наконец, находим нужный перекресток и сворачиваем на тихую улочку, ведущую к кладбищу Данкес-Назарет.

Это очень ухоженное кладбище при протестантской церкви. Здесь растут аккуратные пихты и елочки. Здесь прыгают рыжие белочки. Здесь рядом аэропорт, и в небо каждые несколько минут поднимаются самолеты. Три года назад чужие люди, произнеся молитву на чужом языке, похоронили здесь нашего бейби в братской могиле. Мы бродим по кладбищу и вскоре находим нужное место. Найти его несложно: оно похоже на детскую площадку, устроенную среди надгробных плит.

Братская могила здесь не одна, как мы ожидали, их штук пятнадцать. Вокруг – большой, аккуратный, пустой газон для новых могил. Те, что есть, напоминают большие песочницы, в которых дети-именинники забыли свои подарки. Плюшевых мишек, деревянных лошадок, железных птичек, воздушных змеев, фарфоровых ангелов, крутящиеся на ветру радужные вертушки, цветочки, свечки и – камушки. Камушки с датой рождения, которая совпадает с датой смерти. Чем ближе к сегодняшнему дню дата, тем лучше сохранились подарки. Чем дальше – тем хуже.

В нашей “песочнице”, где на всех камнях указаны 2012–2013 годы, вертушки выглядят почти новыми и есть много свежих цветов и недогоревших свечек, но мишки набухли дождями и посерели, а лошадки облезли. Аляповатый розовый сыч на палочке при каждом порыве ветра вращает головой, издавая скрипучий, тоскливый стон.

Возможно, они там вместе играют.

Возможно. У них ведь столько игрушек. У всех, кроме нашего бейби. У него ни подарков, ни камня. А вдруг они из-за этого не принимают его в игру?

– А вдруг они с ним не делятся? – говорю я вслух.

– Не думаю, – отвечает мой Саша, ничуть не удивляясь безумному вопросу. – Они здесь все навсегда в том возрасте, когда еще нет понятий “мое” и “чужое”. И жадности еще нет. Мне кажется, они не вредные.