Посмотри в мои глаза

Когда он выходит спустя минуту, которая кажется мне вечностью, я все еще стою у стены. Просто не могу двигаться, настолько я потрясена случившимся. Дрожу с головы до ног. Горло сжимают слезы.

– Я позвоню, – бросает коротко.

Щелкает входная дверь. В этот момент я даже не понимаю, кого ненавижу сильнее – себя или Гордеева.

Глава 17

«Ненавижу его. Ненавижу. Хотел наказать меня? Продемонстрировать, какой властью надо мной обладает? Что ж, надеюсь, он удовлетворен, потому что я больше никогда не позволю себе капитулировать перед ним таким образом. Никогда не пойду на поводу у собственных низменных чувств. Не сдамся. Не буду».

Кипя от гнева, обиды и возбуждения, которым все еще пропитана каждая клетка тела, я решительно ступаю под горячий душ. Больше не плачу – много чести. Взращиваю в себе злость. Она лучше, чем слезы. Что угодно лучше, чем слезы.

А я ведь считала, что злость – это деструктивное чувство, разрушающее человека. Глупая. Глупая. Глупая идиотка. Хорошо, что сегодня Гордеев избавил меня от этого наивного убеждения. Больше никаких иллюзий: прошлое – в прошлом, настоящее предельно ясно. Ультиматум. Долг. Платеж. Три недели. Я, конечно, справлюсь. Без лишних чувств и сантиментов. Раз Кирилл может – и я смогу.

Щедро намыливаю кожу гелем, ожесточенно тру мочалкой тело в отчаянной попытке стереть с себя любые напоминания о прикосновениях, поцелуях, болезненно сладких ощущениях, которые подарили мне руки, губы и язык Гордеева. Ничего не помогает. Его запах будто въелся в кровь, а пальцы поставили несмываемый отпечаток на коже. И как же бесит, что то, что для него было показательным актом возмездия, для меня стало настоящим потрясением и оставило после себя такую физическую и эмоциональную опустошенность.

«А чего ты хотела, дурочка? Чего ждала, когда он выкатил свое условие? Что он будет устраивать романтичные вечера так, как раньше? Дарить ласку и нежность? Целовать до потери сознания?»

Целовать… Он ведь даже не поцеловал меня! Ни разу. Искусал мою шею. Сделал все максимально отстраненно, чтобы подчеркнуть пропасть между тем, что было тогда, и тем, что есть сейчас. Все было просчитано. Пока я беспечно купалась в водовороте страсти, он четко и методично следовал своей цели. Намеренно распалял, чтобы ударить как можно больнее. И я знала, должна была знать, что к этому все и идет. Просто не ожидала, что будет так… так больно. И страшно. Потому что даже сейчас в голове непрестанно вертится вопрос: что я буду делать, если завтра Кирилл решит сделать что-то подобное снова? Он наглядно продемонстрировал мне, что за все годы я так и не смогла побороть своей слабости к нему. Ни с кем и никогда я бы не вспыхнула так быстро. Ни с кем и никогда мое унижение не было бы столь сильным. Только с ним. Так было всегда. Думала, что переболела. Но нет, губительные споры все еще там внутри, спрятались глубоко – не вырвешь.

Делаю температуру воды ниже, чтобы привести себя в чувство. Холодно. Но голова немного прочищается. По крайней мере, первый порыв – покидать вещи в сумку и уехать в ночь – уже не кажется единственно верным. В своей жизни я достаточно бегала. И как бы тяжело мне ни было признавать это, Гордеев прав, на все это я согласилась сама. Согласилась, просто не подумала о последствиях, а значит, мне некого винить. Кроме себя.

Насухо вытираюсь полотенцем и надеваю пижаму. Хочу поскорее уснуть. Уснуть, а завтра посмотреть на ситуацию свежим взглядом. Но растревоженное ласками тело не дает мне забыться. Заставляет с маниакальным упорством переживать минуты высочайшего наслаждения и одуряющего унижения. Снова и снова.

«Какая же ты лгунья, Александрова. Всегда была».

Из всего, что Кирилл сказал мне сегодня, это удар прямо в цель. С нашей первой встречи в совсем юном возрасте я ему лгала. Где-то неосознанно, не понимая природы собственных поступков, где-то специально, чтобы скрыть обуревающие чувства. Но лгала же. И вот к чему это привело.