Посол. Разорванный остров

– Извините, ваше сиятельство – вынужден повторяться, чтобы не потерять нить рассуждений… Второе: по донесениям наших людей из Токио, посланник Эномото был официально уполномочен решить сахалинскую проблему через обмен на всю Курильскую гряду, в крайнем случае – на острова до четвёртого пролива. Плюс попытаться выбить с нас компенсацию за их хибары на юге Сахалина. Поверенный Струве, ежели помните, выкупил у некоего мелкого чиновника из министерства внешних связей черновик указания на сей счёт… Теперь следите внимательно, ваше сиятельство: Эномото, приехавши в Петербург, начинает переговоры по Сахалину с самого давнего постулата, обсуждаемого ещё до Бюцова. И вид у него при этом порой архивиноватый, будто против души что-то делает. Плюс наш с ним последний разговор. Какой вывод напрашивается, ваше сиятельство?

– И какой же?

Хитромудрый старец Горчаков вывод для себя уже сделал, а теперь проверяет верность суждений на нём, на Стремоухове. Вот ведь работа собачья, посетовал Пётр Николаевич. Не гавкнешь – дураком прослывёшь. Гавкнешь – ненужным можешь стать…

– На поверхности вывод, Александр Николаевич! – вздохнул Стремоухов. – Не со своего голоса поёт наш посол. Не микадо, и не министерство внешних связей им дирижируют-с! Тут другая игра. А в той игре Асикага, боюсь, стал разменною пешкою! А с ним заодно и нашим офицером пожертвовать пришлось, так-то, ваше сиятельство!

– Ход твоих мыслей, Пётр Николаевич, понятен. И мною целиком разделяем. Теперь давай решать, только быстренько, про Потапова. Доводить до него твои умопостроения? Ты ведь этих жандармов знаешь, Пётр Николаевич! На чистом листе кляксу сотворят, да потом же и обвинят в создании тайного знака.

Стремоухов про себя опять, в который уж раз за сегодня, ухмыльнулся: подсказывает ведь ответ старец! Однако его автором быть не желает. Как будто здесь, в карете, кто-то третий под скамейкой, да с грифельной доскою, прячется. Записывает! Впрочем, кто его знает – вдруг и есть кто. Не под лавкой, так за стенкою…

– Полагаю, ваше сиятельство, что про наши внутренние дела, а паче чаяния – про праздные наши «размышлизмы» «голубым мундирам» знать совершенно не обязательно, – решился Стремоухов. – Есть, к конце концов, протоколы наших переговоров. Получит Потапов высочайшее соизволение – что ж, предоставим. А так – чего голову-то под топор самим класть?

– А про возможность ответственность разделить, ежели что не так пойдёт, не подумал, господин директор? – вздохнул с облегчением канцлер. – Впрочем, переговоры твои, тебе и решать. Будь по-твоему, Пётр Николаевич! Дозволят Потапову с господином послом поговорить – пусть говорит. А мы на своём стоять станем, верно?

– Совершенно верно, ваше сиятельство.

* * *

Несмотря на то что петербургские гастроли Гортензии Шнейдер продолжались в российской столице третий год, интерес публики к парижской диве не ослабевал. Оттого и круглое здание театра «Буфф», появившееся на «обломках» бывшего Новосильцевского театра-цирка на Невском проспекте, по вечерам становилось местом паломничества столичного бомонда. Несмотря на своё «цирковое прошлое», здание имело прекрасные акустические характеристики, а деловое чутьё предпринимателя Егарева, перекупившего «Буфф» и не жалеющего баснословных гонораров для талантливых актрис, делало частный театр центром притяжения всего сановного Петербурга, местом паломничества аристократических фамилий и новорусских богатеев, чьи фамилии были не столь громкими, зато содержимое кошельков позволяло уплачивать за возможность попасть в модный театр не только десяти, но и стократные суммы и без того немалой стоимости входа.

Получив от японского посланника два билета в центральную ложу, Белецкий поначалу решил взять с собой в театр Настеньку. Однако по зрелому размышлению от идеи побаловать дочь редкой возможностью попасть на спектакль Гортензии Шнейдер и одновременно дать ей возможность блеснуть в свете, пришлось отказаться. Белецкий так и не решился сказать ей о серьёзном ранении жениха, а паче чаяния о его возможной смерти. Знакомство же дочери с Эномото неминуемо открыло бы ей правду. И Белецкий отправился в «Буфф» в одиночестве – предположив для себя, что после первого антракта японский дипломат сможет сесть на свободное место рядом с ним и без помех закончить беседу, которая обещала быть весьма трудной.

Несмотря на полный аншлаг, до первого антракта круглый зал театра был полупустым: бомонд снисходительно игнорировал цирковые номера, малоизвестных шансонеток и пантомиму, составляющих программу первого отделения. Не заметил в театре Белецкий и японского дипломата.

В антракте зрители отправились на дефиле по круглой галерее, опоясывающий зрительный зал. В этой же галерее были устроены буфетные комнаты, в одной из которых рюмка коньяка, спрошенная Белецким, обошлась ему в двухдневное жалование.