Посол. Разорванный остров

Выходя из буфетной, он едва не столкнулся с Эномото и поспешно уступил дорогу, соображая – стоит ли ему афишировать своё знакомство с японским посланником и приветствовать его. Однако Эномото сам решил эту проблему: широко улыбнувшись, он протянул тайному советнику руку и засыпал его градом вопросов, обычных для давно знакомых людей. Спрошено было и о Настеньке – и тут же выражено сожаление о том, что её отсутствие лишает Эномото возможности познакомиться с очаровательной барышней, о которой он столь много слышал.

– Надеюсь, вы окажете мне честь, господин Белецкий, разделить со мной ложу, в которой мне совсем не хочется смотреть спектакль в одиночестве, – церемонно пригласил его японец. – Это ложа номер три. Как меня уверяли, оттуда панорама сцены видится совершенно полной.

– Почту за честь, – пробормотал Белецкий, ловя на себе завистливые взгляды публики и соображая – сколько его знакомых завтра же найдёт повод сделать визит и выразить своё восхищение столь лестным знакомством.

Собеседники церемонно раскланялись, и Эномото тут же вступил в разговор с обладателем чудовищных бакенбард и многочисленных звёзд орденов на алом мундире с золотым шитьём. А Белецкий, погуляв под многочисленными пальмами и лианами, украшающими галерею, дождался третьего звонка и направился к ложе посланника.

Служитель с внешностью сенатора, застывший навытяжку у дверей в ложу, был, очевидно, предупреждён о визите, и с почтительным поклоном распахнул перед Белецким дверь, назвав его «сиятельством».

В полумраке ложи Белецкого ожидал уже совсем иной Эномото – торжественно-серьёзный, без тени прежней широкой улыбки на лице.

– Прошу прощения, господин Белецкий, за то небольшое представление, устроенное мной возле буфетной, – с поклоном приветствовал он визитёра. – Дипломатам не привыкать всё время играть на публике какие-то роли. А я подумал, что только впечатление о давнем и тесном знакомстве сможет оградить нас от излишне назойливого внимания публики. Садитесь, прошу вас!

Усевшись на кресло рядом, Эномото без промедления приступил к делу:

– Я искренне благодарен вам, господин Белецкий, за то, что вы доставили мне ту шкатулку и письмо от моего друга Мишеля Берга. Я не сомневался в его порядочности и раньше, однако только теперь понимаю, что он оказал мне услугу, которую трудно переоценить!

– Да и я, собственно, всегда полагал Мишеля умным и порядочным человеком, – пожал плечами Белецкий. – Иначе вряд ли позволил ему встречаться с моей дочерью и иметь с нею совместные планы на будущее…

– Дело слишком серьёзно, господин Белецкий. И только это обстоятельство заставляет меня задать вам несколько вопросов, часть из которых может показаться вам нескромными. И я заранее прошу у вас прощения за них. Скажите, как эта шкатулка к вам попала?

Этот вопрос Белецкому нескромным ни с какой стороны не показался, и он пересказал историю появления в его доме доктора Шлейзера и его рассказ.

– А этот доктор… Не мог ли он, по вашему мнению, заглянуть в шкатулку?

– Вряд ли, ваше высокопревосходительство. Дело в том, что ключ от неё был в конверте с письмом, адресованным моей дочери. Чего греха таить, с учётом рассказа доктора о ранении бедного Мишеля, я вскрыл адресованное ей письмо. И видимо, правильно сделал – иначе она узнала бы о том, что жених ранен…

– А сами вы, господин Белецкий, в шкатулку не заглядывали? Извините, но для меня этой крайне важно!

– Был такой соблазн, господин вице-адмирал! – признался Белецкий, краснея и радуясь тому, что в полутьме ложи его смущение не будет заметно. – Поймите меня правильно: я же отец! К тому же мне небезразличен и бедный Мишель. Я открыл эту шкатулку, увидел, что там бумаги – и не стал смотреть, снова запер. Позже, когда в «Ведомостях» появилась ваша нота протеста, а в других газетах фон Берга называли убийцей и виновником возможного срыва переговоров с Японией, я засомневался: стоит ли доставлять вам это послание от Мишеля. Не осложнит ли это ещё больше его нелёгкого положения? Я не спал всю ночь, господин вице-адмирал. Мишель Берг всегда очень тепло о вас отзывался, да и в нашей семье он уже почти был своим. И тогда, вспомнив рассказы Миши о ваших утренних прогулках, я решил встретиться с вами и поглядеть на вашу реакцию. Составить, так сказать, своё впечатление. А потом уже решать – передавать вам шкатулку или нет?

– Благодарю за откровенность, господин Белецкий. Вы честный и благородный человек, – Эномото помолчал и попросил. – Мне надо обдумать сложившуюся ситуацию. Кстати, на сцене уже появилась знаменитая прима – давайте немного помолчим и посмотрим за действом!

– Как вам будет угодно…

Эномото замолчал, уставясь на сцену невидящими глазами. Бравурные звуки оркестра, задорный голос знаменитой Гортензии и её песенки, прерываемые шквалом аплодисментов и криками «бис!» и «браво!», постепенно заворожили Белецкого. Он перестал в нетерпении поглядывать на замершего как изваяние японца, и даже вздрогнул, когда тот неожиданно повернулся к нему и спросил:

– Доктор не упоминал – в каком именно монастыре он оставил Мишеля?