Посол. Разорванный остров

— Весьма вам признателен, сударь, за сообщённые известия. Однако…

— Погодите благодарить, сударь! Возможно, я привёз в ваш дом вместе с письмецом и посылкою большие неприятности! Дело в том, что вся полиция в Варшаве нынче поднята на ноги и ищет того самого раненого молодого офицера. Думаю, что он имел неосторожность скрестить шпаги — или как там это у вас, дворян, называется — не с тем противником. Короче говоря, полиция ищет и раненого, и доктора, подавшего ему помощь и доставившего его в Варшаву. То есть меня, сударь! Доложен вам заметить, что нам, евреям, интерес полиции вовсе ни к чему. И я возблагодарил Господа нашего, что он сподобил уехать с вокзала всех извозчиков. Иначе я бы привёз раненого в первую же ближайшую больницу. И полиция нашла бы и его, и меня!

— Сударь, сюда в любой момент может явиться моя дочь. Она, как вы можете себе представить, весьма опечалена исчезновением жениха, ей вовсе ни к чему знать, что его ищет варшавская полиция. Изложите, прошу, ваше поручение как можно скорее. И если я могу чем-то отблагодарить вас…

— Я вас, как отца, прекрасно понимаю. Итак, молодой офицер взял с меня слово, что я доставлю девице Белецкой письмо, а также шкатулку, которой он весьма дорожил. Не думаю, что совершаю большой грех, отдавая всё это не вашей дочери, а её отцу. Ваша благодарность мне не нужна, сударь! Я лишь выполнил свой долг по отношению к умирающему, и единственное, о чём попрошу вас — не сообщайте полиции обо мне!

— Вы сказали — умирающему? Состояние Берга внушает серьёзные опасения?

— Вы шутите, господин Белецкий? «Серьёзные опасения»! Чтоб вы знали — я доктор патологоанатомии! Жених вашей дочери потерял столько крови, что хватило бы на троих! К тому же на операционный стол он попал через пять часов после ранения… Скажу вам откровенно, мсье Белецкий: я и ампутацию его руки произвёл скорее для очистки совести. Чтобы попытаться сделать для молодого человека хоть что-то… Думаю, что вашей дочери стоит поискать другого жениха!

Доктор достал из своего саквояжа запечатанный конверт, а следом — тяжело брякнувшую стальную шкатулку.

— Не смею более обременять своим присутствием, мсье Белецкий! Свой долг я исполнил, хотя уже потерял надежду это сделать из-за упрямства вашего слуги. Нет, я, конечно, попытался бы ещё раз, перед отъездом. Я, знаете ли, на три дня только в Петербург вырвался, за химическими реактивами для своих покойников. Впрочем, вам это и вовсе ни к чему. Прощайте, сударь! От души надеюсь, что в знак благодарности вы не сообщите в полицию о моей роли в этом прискорбном деле. Не провожайте меня, сударь!

Избавившись от посетителя, Белецкий унёс письмо и шкатулку к себе в кабинет, предупредив горничную о том, что к столу он не вернётся. Заперев дверь на ключ, он долго рассматривал конверт и шкатулку. И наконец, решившись, вскрыл письмо, адресованное его дочери.

«Милая Настенька, любовь моя! Ты получишь это письмо в том случае, если Судьбе будет угодно отвернуться от меня. Долг дружбы вынудил меня вызвать на поединок очень нехорошего человека, который имел намерения погубить моего друга, о котором я тебе много рассказывал и которого даже пригласил на нашу с тобой свадьбу. Поверь, я не мог поступить иначе — в противном случае мой друг, японский подданный господин Эномото, неминуемо попал бы в немилость к нашему государю, и, как следствие — в Петропавловскую крепость. Поверь, Настенька, ты знаешь, я не принадлежу к любителям громких слов — но если бы я не принял меры к тому, чтобы остановить злого человека, скорее всего, серьёзно пострадали бы и интересы России.

То, что ты получила это письмо — скорее всего, наилучший выход из ситуации, в которую я поставлен силою дружеских уз, связывающих меня с господином Эномото. Ибо в случае, если мне удастся победить Асикага в честном поединке, меня самого ждала бы каторга — поскольку этот господин пользуется дипломатической неприкосновенностью.

Прощай, милая Настенька! Прощай и помни, что я любил тебя более всех на свете.

К моему письму приложен запечатанный конверт без надписи. Это из предосторожности: никто, кроме господина Эномото, не должен узнать сию тайну. Конверт, равно как и шкатулку, следует передать господину Эномото, японскому посланнику, на Дворцовую набережную, дом 12-й, в собственные его руки. Я прошу и умоляю тебя сделать это — ибо, в противном случае, напрасной будет и моя смерть, и наше погубленное счастье.

Многократно целую твои тонкие нежные пальчики, любовь моя!

Твой навечно Мишель фон Берг»

Перечитавши письмо дважды, тайный советник Пётр Романович Белецкий крепко задумался. Он ничуть не жалел о том, что, презрев приличия, вскрыл письмо, адресованное дочери. И узнал прежде неё, таким образом, по меньшей мере два известия, имеющие к его семейству самое прямое отношение. Одно из этих известий на днях, правда, обозначилось — самым неприятнейшим для него образом.