Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

Пьер Бурдьё в книге Outline of a Theory of Practice[70]

вводит понятие доксы как «здравого смысла», — знания, которое «всем известно», установок и сценариев, впитываемых с воспитанием, которые не подвергаются сомнению в силу их растворённости в коллективном теле. Пару лет назад вопрос о сконструированности биологического пола стал горячей темой в США после скандала в одном из университетов, и консервативные медиа писали возмущённые тексты об этом с буквальной формулировкой «ведь все знают, что существует только два пола» («it’s a common knowledge»). Уверенность в том, что большинство людей по природе гетеросексуально, — пример доксы. Эта клешня системы «знания-власти», как и другие, опасна тем, что она воспроизводит саму себя. Ханна Бланк в книге Straight пишет о том, что в патриархатной культуре у новорождённых, определяемых как мальчики, плач считается не таким нормальным, как у новорождённых девочек, поэтому за совсем уж избыточные рыдания ребёнок мужского пола может быть чаще наказан (что разовьёт в нём страх слёз и вообще яркого выражения эмоций); «это одновременно и проявление доксы, и обучение ей», — пишет Бланк. Ребёнок не отдаёт себе отчёта в том, что впитывает доксу; родитель или сиделка не отдают себе отчёта в том, что действуют под влиянием доксы, «здравый смысл» не воспринимается телами как внешняя сила, а, скорее, как внутреннее знание, на которое точно можно положиться, ведь «все знают это». «Девочки слабее» — это докса, но это не просто зомби-знание, за которым ничего не стоит, — это установка, в соответствии с которой люди думают, говорят и действуют. Что воду нужно пить из стаканов, а есть макароны — вилкой, — это тоже докса; не весь «здравый смысл» напрямую ведёт к дискриминациям или вреду, человек нуждается в доксе, ориентируясь в окружающем мире и культуре: чтобы знать, как избежать конфликта, как сделать так, чтобы его услышали, как понять, что желательно и нежелательно. Но и докса нуждается в людях, потому что без общества нет здравого смысла; он коллективно производится, регулируется и меняется. Прямо сейчас в России можно наблюдать процесс, как формируется докса о том, что нельзя фотографироваться в «развратных позах» на фоне храмов и церквей; многим это ещё кажется абсурдом, но многим уже кажется здравым смыслом: помогают уголовные дела.

В конце 19 века для ранних сексологов слово «гетеросексуал» было всего лишь экспериментом по классификации людей; в начале века об этом слове вообще никто не слышал; но уже к 1940-му «гетеросексуалы» оказались повсюду и люди верили, что так было всегда и это естественное положение вещей, из которого следуют определённые типы желаний, отношений и поведения. Ханна Бланк связывает это, в числе прочего, с неверно интерпретированными работами Фрейда о сексуальности. Она описывает, как его идеи, неправильно понятые и примитивизированные, расходились по отношенческим селф-хелп гайдам и разного рода квазинаучным изданиям, укрепляя понятие о ролях в сексе. Ирония в том, что именно после работ Фрейда стало понятно, как пишет Джонатан Нед Кац, что «гетеросексуалами не рождаются, а становятся», — он описывает это как одну из наиболее подрывных его идей, пусть даже и её развитие у Фрейда принимает странные обороты; описывая женские половые органы как пассивные и принимающие, а мужские как активные/проникающие, он не слишком преуспел в выходе за пределы полового диморфизма. А его последователи и интерпретаторы сосредоточились не на том, что гетеросексуала можно произвести

, а на том, что, если семья совершит ряд ошибок, из ребёнка может получиться гомосексуал или транссексуал, короче — перверт. Естественно, это только помогло в укреплении доксы о гетеросексуальном большинстве как одновременно желаемом и нормальном состоянии.