Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги!

О других же разработках неугомонного Дмитрия никто не знал, разве что сам царевич, да только нет его рядом, а без него от всех просьб показать и продемонстрировать главный мастер-конструктор-изобретатель корпуса только раздраженно отмахивался: мол, не до вас. Исключения делались лишь для его ближайших помощников и мастеров, призванных из рязанских и тульских земель, которые, как и их молодой глава, были немногословны, постоянно витая в облаках.

Дмитрий умело подобрал помощников, при должной поддержке отца Варфоломея, сумевшего настроить работников на ту волну, которой постоянно не хватало истинным творцам, жаждущим вершить, которые до этого по недомыслию власть имущих свободы выбора не имели. Каждую неделю команда из мастеров-изобретателей отправлялась на полигон в сопровождении взвода службы безопасности и роты витязей.

По составленному царевичем артикулу «О сохранности секретов, как военных, так и всяко других полезных для блага царской Руси прожектов» солдаты и безопасники проверяли окружающий полигон лес и занимались тем, что на необходимое мастерам время оцепляли его – запрещалось даже приближаться к нему. Может, конечно, это всего лишь глупая перестраховка, но Алексей даже не собирался давать хоть каким-нибудь доброхотам, будь то русским или иноземным, шанса на преждевременное изучение секретных разработок.

Исключение могло быть сделано только для государя, при одном условии: он сам должен сказать, приказать или же попросить, да хотя бы намекнуть о желании увидеть то или иное оружие. Но ведь для начала он должен об этом узнать, а как это сделать в условиях строжайшей тайны среди Мещерских лесов?

Глава 10

Начало октября 1709 года от Р. Х.

Азов

Полномочный посол Русского царства

Алексей Романов

«Наконец-то дом! Родимый дом!» Не сдерживая порыва, падаю на колени, на сухую, желтую, пожухлую траву, касаюсь ее ладонями, закрываю глаза и со счастливой улыбкой поднимаюсь на ноги. Лимит слабостей исчерпан, так что придется взять себя в руки.

Рядом со мной замерли гвардейцы, старик Рауль Гариэнтос, то и дело с улыбкой оглядывающий просторы новой родины, и баюкающий раненую руку Александр Пилар, то и дело с тоской оглядывающийся назад.

…В середине августа наше посольство прибыло в испанскую столицу. Мадрид встретил нас радостными, оживленными улицами, заполненными улыбающимися лицами людей.

Так уж получилось, что мы прибыли в город незадолго до начала знаменитой испанской сиесты, лучи солнца буквально выжигали все, что попадалось им на пути. Однако сей факт не сильно-то беспокоил горланящую публику торговцев и попрошаек, блуждающих по улицам столицы Испании. Благочестивые сеньоры и сеньориты, стараясь добраться до нужного места, на ходу доставали мелкие монеты, сразу же брезгливо подавая их грязным улыбающимся попрошайкам; не все, конечно, так делали, но большая часть точно. Никаких стражников или полицейских на улицах вообще не наблюдалось, что очень странно, все-таки столица же.

Да и что скрывать, всякий сброд должен чувствовать тяжелую длань закона, дабы не наглеть сверх меры. Вот, к примеру, на Руси с давних времен существовали богоугодные заведения при церквях – богадельни: Николаевская, Троицкая, Смоленская и многие другие, в которых помогали страждущим и неимущим.

Однако чуть меньше четырех лет назад боярин Мусин-Пушкин, по указу великого государя, начал всех нищих, появляющихся в Москве, бродящих по рядам и улицам, сидящих на перекрестках, просящих милостыню, ловить, а деньги, которые при них имелись, забирать, причем забирали не в казну, а в карман поимщику. А самих халтурщиков-попрошаек провожали в Монастырский приказ, где и наказывали.

Разрешалось давать милостыню только в богадельни, где они действительно могли принести помощь страждущим. Тем самым, поддерживая начинания отцов иерархов, государь, не вкладывая казенные деньги, увеличил приток пожертвований. А заодно уменьшил потоки нищих, бредущих на легкие деньги столицы. Для тех же, кто дает милостыню на улицах, было введено наказание в виде пени по указу; из этих пенных денег половина идет в Монастырский приказ, а другая – тому подьячему, который привел такого человека в приказ. Правда, заниматься этим делом могли только сами служащие Монастырского приказа с отряженными для их нужд и стараний солдатами.

Здесь же, в Испании, попрошаек было сверх меры, они буквально падали под копыта коням, бросаясь за вожделенной мелкой монетой. Вся эта своеобразная идиллия, симбиоз богатства и нищеты, если можно сие безобразие так назвать, настолько выпадала из общей картины моего восприятия родины Алехандро, что мне поневоле пришлось более внимательно вглядываться в лица людей, изучать их, ища что-то… Только вот что? Ведь какая оказия: чувствую, что надо глядеть, а вот увижу ли – это уже неизвестно; быть может, я уже сейчас проглядел что-то важное. Философ, блин!