Потемкин

Вскоре этот вопрос был улажен. Стороны согласились также гарантировать друг другу завоевания, которые каждая из них может сделать в дальнейшем. «Все это заняло несколько дней, в течение которых Потемкин и Кобенцель неоднократно ездили друг к другу, причем Потемкин перед каждым визитом вел предварительные переговоры с императрицей»³¹, - рассказывал Иосиф Марии-Терезии. Относительно договора Екатерина и ее августейший гость условились, что чем короче и проще он будет написан, тем лучше.

Лишь 8 июля Иосиф II покинул Петербург. «Граф Фаль-кенштейн нанес ужасный удар влиянию прусского короля, такой удар, что, как я полагаю, это влияние никогда более не возобновится», — доносил Гаррис. Однако вскоре английский дипломат изменил свое мнение. «Я не ручаюсь за то, что будет завтра, — с тревогой писал он в ноябре. — Прусская партия здесь многочисленна, ловка, изощрилась в интригах и до того привыкла властвовать, что ее значение нелегко поколебать»³².

И действительно, граф Панин, поддержанный прусскими дипломатами, оказал сближению с Австрией такое отчаянное сопротивление, на какое только был способен. К этому его активно подталкивали из Берлина.

ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ ПРУССИИ

Известие о возможном союзе Петербурга и Вены несказанно встревожило Фридриха II. В лице России он терял выгодного союзника, взаимодействие с которым помогло ему при первом разделе Польши получить часть польских земель, а во время «картофельной войны» выбраться из конфликта почти без потерь. Кроме того, альянс с Россией и сам по себе позволял Пруссии значительно увереннее держаться на международной арене, противопоставляя себя все еще могущественной империи Габсбургов. Тогда как заключение русско-австрийского соглашения в корне меняло ситуацию и ставило под вопрос саму возможность удержания Пруссией Силезии — этого яблока раздора между двумя немецкими государствами.

Сохранение союза с Петербургом стало для Берлина важнейшей задачей.

Не полагаясь больше на Панина, Фридрих II счел нужным лично обратиться к Потемкину. Это показывает, насколько серьезно прусский монарх воспринимал опасность. Пока Иосиф II ожидал более решительных объяснений с русской стороной, петербургские политики разрывались между старым союзом и новыми выгодами. И опять в курсе закулисных интриг оказался неутомимый собиратель информации Гаррис.

К началу 1780 года британскому послу удалось сблизиться с Потемкиным. Тон его донесений резко изменился. Если раньше Григорий Александрович выступал в роли врага рода человеческого, то теперь он — сторонник Англии, искренний человек и даже личный друг Гарриса… Подобные заблуждения не свидетельствовали в пользу проницательности дипломата. Он имел дело со вторым лицом в государстве, которому «приятельские отношения» с иностранными министрами позволяли проще, без протокольных условностей, обсуждать сложные международные вопросы. Обманываться на счет простоты и открытости крупного политика, ведущего большую игру, не стоило.

В оправдание Гарриса скажем, что он не единственный иностранный поверенный, подпавший под обаяние Потемкина и именовавший его «близким другом». Ту же ошибку совершали Сепор, де Линь, Нассау-Зиген, Миранда и многие другие. После расслабляюще-доверительных бесед столкновение с реальными, весьма жесткими требованиями Потемкина в политических вопросах действовало обычно как ведро холодной воды. Но об этом речь ниже.

Гаррису удалось выведать кое-что ценное. В марте 1780 года Григорий Александрович в одном из разговоров между прочим обронил, что «король прусский более не управляет в советах императрицы и что она питает отвращение к графу Панину». Вскоре на глазах у британца развернулась настоящая дипломатическая война между Пруссией и Австрией. «Несколько дней тому назад, — писал он 31 марта, — к графу Герцу (прусскому послу. — О. Е.) приехал курьер из Потсдама. С тех пор у него почти ежедневные конференции с графом Паниным и князем Потемкиным. Свидание императора в Могилеве до того беспокоит короля прусского, что он решился в следующем сентябре прислать сюда принца прусского, и главный предмет этих конференций состоит в предложении его посещения. Императрица три дня не давала на него ответа и, как мне хорошо известно, предложение это не было для нее ни лестно, ни приятно. Однако в воскресение оно было принято со всеми наружными знаками искренней дружбы»³³.