Потерянный рай

Тибор никогда не рассказывал о себе, о своих чувствах; мы говорили о травах, о деревьях, об анатомии, о микстурах, ядах и целительстве. Хоть мы и беседовали порой дни напролет, о нем самом я не знал ничего. Как я мог лезть ему в душу?

Он хотел уклониться от ответа, и я пытался прочесть ответ по его лицу. Он будто понял мои намерения и застыл, разглядывая меня.

– Я думал, что ты погиб, Ноам. Я как-то нашел в затопленном овраге твою котомку, лук и стрелы. Это меня встревожило. Признаюсь, я тебя искал. Недолго.

– Недолго?

– Долго.

Конечно, ведь Барак заметил его на таком расстоянии от деревни; но я не мог назвать причину своего сомнения, не упомянув о дяде. И я не осмелился спросить, разыскивал ли он меня только по своему желанию, или Нура тоже просила его об этом: мне не хотелось произносить ее имени. Наши внутренние запреты мешали разговору. Тибор утешительно положил мне руку на плечо:

– Есть что-то, чего мы не желаем говорить друг другу, и есть другое, чего мы не желаем друг от друга услышать. Расскажи мне, Ноам, что хочешь и как хочешь.

Я успокоился – ведь мне почти разрешили врать – и рассказал, как ушел из деревни, как живу теперь, поведал о жизни в лесу. И мой рассказ, в котором не было ни синицы, ни Барака, ни моих откровений об отце, ни моих нынешних взглядов на жизнь, – мой рассказ оказался скудным.

Тибор внимательно слушал меня, и я понимал, что за моими словами он улавливает недоговорки. Повисло молчание.

Он нахмурился:

– Я сохранил твои вещи: котомку, лук и стрелы. Они тебе пригодятся?

– Нет, спасибо. Обойдусь без них.

Мы снова замолчали. Наш диалог увяз в недомолвках.

Тибор пристально посмотрел на меня:

– Хочешь узнать деревенские новости?

– Не уверен, – ответил я, замыкаясь еще плотнее.

– Понимаю, – глухо откликнулся он. – Уйти – значит выбрать неведение.

– Ты прав!

Снова молчание. У нас в головах вертелось множество непроизнесенных фраз и незаданных вопросов. Мы всматривались друг в друга, оба жертвы и соучастники того, что нас мучило, и переглядывались с печальным сочувствием, вновь утверждая нашу солидарность.

– Во всяком случае, мне жаль, что ты не стал моим помощником, – вздохнул Тибор. – Ты был очень одаренным учеником, внимательным и восприимчивым к свойствам трав. Мне хотелось передать тебе мое знание, ты смог бы его обогатить и развить. Какая жалость! Мои знания умрут вместе со мной.

– Еще не все потеряно, – возразил я.

– О чем ты?

– Ты передашь их своим внукам.

– Моим внукам?

– Детям Нуры и…

Нет, я не смог продолжить, сказать «детям Нуры и Панноама», – это было выше моих сил.

Тибор задумчиво покачал головой. Я пытался прочесть ответ в выражении его лица, но Тибор позаботился о его непроницаемости. Что дал союз Нуры и Панноама? Может, она уже носила его ребенка? Или еще нет? Эти вопросы роились у меня в голове, но не находили пути наружу.

Наше молчание становилось невыносимым, тем более что нам было о чем друг другу поведать.

– Прощай, Тибор.

Я медленно повернулся и с неохотой пошел прочь; мне было стыдно и горько.

Тибор крикнул:

– Ноам! Ноам!

Он торопливо пробежал разделявшее нас расстояние:

– Ноам, могу я кое о чем тебя попросить?

– Конечно, Тибор. Всегда рад тебе помочь.

Наконец-то удалось произнести искренние слова. Я был счастлив доказать Тибору свою любовь и признательность.

Он нахмурился. Почесал голову и подозрительно огляделся, будто опасаясь вражьих происков.

– Деревне угрожает нешуточная опасность – большего сообщить тебе не могу. Переговорим, если события примут более серьезный оборот?

– Тибор, я ушел из деревни. Она больше не интересует меня.

– Ради твоей матери, отца, Нуры…

– Нет! – рявкнул я.

Не смутившись моей резкостью, Тибор стиснул мне руку:

– Я человек рассудительный, Ноам, ты меня знаешь. И не боязливый. Но сейчас мне страшно. Обещаешь прийти сюда в полнолуние?

Я напрягся и попытался выдернуть руку. С мольбой в глазах он еще сильнее сжал мне запястье:

– Умоляю тебя, Ноам.

Разозленный этой сценой, я, почти не разжимая губ, проговорил:

– Я отвечаю «да», но только тебе, Тибор, и никому больше.

При этих словах его черты разгладились. Со вздохом облегчения Тибор выпустил мою руку.

– Спасибо, Ноам. Встречаемся утром, в полнолуние.

Меня душила ярость, и я быстро ушел. Обещание, которое он силой у меня вырвал, было мне отвратительно.

* * *

Есть кое-что и похуже неведения – это домыслы…

Я отказался узнать деревенские новости и представлял себе всевозможные ужасы; мне не хватало пищи для размышлений, и я мусолил, жевал и пережевывал одно и то же до тошноты.

Что скрывается за умолчаниями Тибора? Что его тревожит? Несмотря на многие утраты – смерть супруги и сыновей, гибель его деревни в селевых потоках, потерю имущества, – он сохранил осанку, пытливый ум, желание лечить людей и помогать им; он никогда не блуждал и не спотыкался. В отличие от моего отца, у него не было темных зон, кроме той, где пряталась личная боль. И вот этот сильный и цельный человек признаёт, что ему страшно. И даже молит меня о помощи. Что у них там творится?

Нас всегда настигает то, от чего мы бежим. Деревня и ее обитатели больше меня не оставляли.