Потерянный рай

Синица тоже следовала за мной. Благоразумно сохраняя дистанцию, она упорно сопровождала меня.

А дядя прямо-таки излучал радость бытия. Потому ли, что после недолгого отступничества я все же вернулся к лесной жизни? Потому ли, что он поделился со мной страшной тайной моего отца? Потому ли, что отныне он мог, не опасаясь моего смущения, во всю глотку орать «я заслужил женщину»?

И он время от времени исчезал и всякий раз возвращался измочаленный и победоносный.

– Ах, мой мальчик, как я завидую животным! Самочку им подавай только в период гона. А в остальное время живут себе припеваючи, бездельничают, дрыхнут, и передок у них не зудит, красота! А у нас… круглый год всё гон да гон, горячка без продыху. Вот напасть! Иногда думаю, вот если бы медведем заделаться…

– Шутишь?

– Еще бы, племянничек! Я так доволен, что у меня кровь играет! И мне это никогда не приедается.

– Дядя, а что тебе может надоесть?

– Всяко уж не то, что доставляет удовольствие. В следующий раз пойдешь со мной?

– Может быть…

Мое «может быть» обрадовало Барака. Он полагал, что для моего полного исцеления мне совершенно необходимо поучаствовать в его вылазках. Моя сдержанность казалась ему болезненным ребячеством.

Луна росла. Я наблюдал за ее ростом со смешанным чувством тревоги и нетерпения. О чем я узнаю при встрече с Тибором?

Когда луна достигла, по моему разумению, своей наибольшей полноты, я объявил Бараку, что на два дня исчезну. Видно, он почуял мои намерения, поскольку никаких разъяснений не попросил.

Путь я проделал очень быстро, уподобляясь дядюшке-великану с его широкой поступью, но на этот раз почти не устал. Вечером я заснул возле обломка дуба, разбитого молнией, а рано поутру пробрался до горушки, где у нас с Тибором была назначена встреча.

Мое сердце бешено забилось, когда я завидел три фигуры.

Меня поджидали Тибор, Мама и Нура.

4

Мама крепко обняла меня и долго не размыкала рук. Мы стали единым целым. Как когда-то. Как до моего рождения. Как в детстве. Она обхватила меня и плакала надо мной, тайком, тихонько, и я, заразившись ее слезами, чувствовал, что и мои глаза на мокром месте. Ее тепло, шелковистая кожа, мягкое нежное тело и сладкий розовый аромат, все это излучение пьянило меня, растворяя сегодняшний день и уводя в то далекое время, чистое, ласковое, сияющее и не подверженное порче, в котором трепетала наша любовь. Как мог я оставить ее?

Я тоже прижимался к ней, гладя и узнавая ее спину. Закрыв глаза и не проронив ни слова, я хотел только руками, пальцами сказать ей, что дорожу ею больше прежнего, ведь теперь я знаю о ее юности, о ее любви к Бараку, о ее разбитом счастье, о ее трауре и о том, как она отважно и без жалоб выстраивала другую жизнь – с моим отцом. В ее отяжелевшем теле я теперь ощущал груз печалей, утрат, компромиссов и трудных решений, и все это отзывалось во мне бесконечной нежностью.

Она отстранилась от меня. Мы посмотрели друг другу в глаза. Она была уязвимой и женственной. Я впервые видел ее глазами не ребенка, но мужчины.

– Ты похудел, – сказала она, коснувшись моей щеки.

Подошла Нура:

– Здравствуй, Ноам.

Я вздрогнул. На Нуру – напряженную, натянутую, как тетива лука, – я смотрел с волнением. Она, как обычно, обходилась без улыбки; ее безупречное лицо светилось само.

Тибор смущенно поглядел на меня:

– Прости мне мою предприимчивость, Ноам. Мне не хотелось злоупотреблять твоим доверием, но острота ситуации вынудила.

Все трое серьезно посмотрели мне в глаза, и я понял, что переживания встречи после долгой разлуки пора заканчивать.

– Ты нам нужен! – воскликнула Мама.

– Только ты спасешь нас, – добавила Нура.

Эти слова больше удивили меня, чем встревожили. Я ощутил некую связь Мамы и Нуры, и это меня обескураживало: они не только не были соперницами, но говорили в один голос; если особой симпатии между ними я не увидел, то не заметил и вражды; солидарность перед лицом опасности отодвинула раздоры на задний план.

– Что случилось?

Мама обернулась к Нуре:

– Расскажи ему.

Нура кивком поблагодарила ее.

– У нас объявился некто Робюр со сворой толстых и вонючих скотов. Не Охотники, но не лучше их: захребетники, живут припеваючи за чужой счет. Они давно бы уже оставили нас в покое, но почуяли легкую добычу: деревня богата, а вождь…

Она замялась.

– Калека! – закончила за нее Мама.

Ресницы Нуры дрогнули подтверждением, и она продолжила:

– Когда Панноам велел ему с его бандой проваливать, Робюр только усмехнулся.

– Хуже, – уточнила Мама. – Робюр объявил, что он сам будет вождем.

– По какому праву? – возмутился я.

– По праву сильного, – ответил Тибор.

Он сцепил свои узловатые пальцы.

– Робюр встал руки в боки перед Панноамом под Липой справедливости и при всех бросил ему вызов: «Если ты хочешь защитить своих односельчан, докажи, что ты на это способен». Они будут драться.

Во времена моего детства вторженцы и дармоеды оспаривали власть отца и требовали уступить им управление деревней; Панноам мерился с наглецами силой и всех их поубивал. Дело решалось кровопролитием.

– Вы боитесь этого Робюра?

Мама бросилась ко мне: