И весом, — всё если сложить вместе — то пуда два будет.
А что?
Это, ой — ёй, какие огромные монеты.
Кто ж такие чеканил?
Монеты — как колёса у тачки горовщика.
Может, и не монеты даже, а древнеримские диски для целей астрономии. Потому как для удобства поднимания на обсерваторию у них с обратной стороны было приспособлено по ручке.
Деньги идут к деньгам!
Хоть и нет их у Никоши, но память краски — то осталась!
Может, это были такие специальные щиты малые для тренировок гладиаторов, или — если уж дальше гадать — для игр императорских детей.
— Сон, что ли?
Может, крышки от малых кофейных кострюль были золотыми у императоров?
— Помутнение рассудка?
Монеты — крышки — щиты были с полустёртыми орлами и с полностью неизвестной надобностью.
Совсем ерунда какая — то. Никоша, опомнись! Ищи и ешь детские шоколадные трюфельки!
Чего они — золотки эти — делали на крыше Эрмитажа никто не знает.
Кто их поднял туда, как они оказались вне списков?
Кто не успел справить их заграницу, почему не стало это нужное стране золото партийным?
Только намёк на то есть.
Но, Никоше это было неважным. Сон всё равно крепок у Никоши. Молодость! Зеленость!
И не слыхивал он про золото у главной партии.
Партий было тогда немало. Среди них были не особо любимые, и не оформились пока ещё категорически главные.
Думал, думал Никоша. — Что же делать ему с подаренными судьбой благодатными колёсами?
— Может, вместо обыкновенного тележного обода их приспособить для катания кочергой?
Но, вроде, возраст был уже не тот.
Кончались папины денежки, если не сказать, что они были уже на исходе, и сало давно было съедено. Хозяйка всё наворачивает цену комнаты. В угол, что ли, перемещаться, или ещё в других доходных домах место поискать? Говорят, в Гороховой бывшей улице есть дешевше. И стал прыгать Никоша по окнам уже со второй целью. И, кажется, нашёл. Живут в хате той две девки и два ребятёнка. Добрые вроде. Кажется, и дела у них плохи. Вот и попробует на днях Никоша до них сходить. — Продать, продать колёсики, хотя бы пару для начала!
Как продать, Никоша не знал, но уверен был, что сможет. Да и тётки расскажут, коли они коренные жительницы Питера… Петрограда теперь… Никак не привыкнуть!
— А Питер — то как — то лучше, хоть и по нерусски звучит.
Но сначала Никоше надо было клад унести и перезарыть, как делают ловкие пираты. А раз зарыть на своей крыше Никоше не удаётся — маловато доходным домом было посыпано земельки — то тогда тупо спрятать во дворе, а ещё лучше на… на… на кладбище. Кто захочет копаться среди покойников? На то и расчёт.
— Сколь надоела эта похоронная тема! Отстаньте, а? — кричит Никоша, летя по сонному небу, — не хочу на кладбище. Рано мне ещё!
Эх, Никоша, Никоша! Всё — то у тебя ещё впереди.
Не нашёл ты черты между сном и реальностью.
Прикинь, где — то на пути к тебе иностранная девушка Клавдия, Маринка — пулемётчица, Наилька — дурочка.
Да и глупый, наивный Михейша Игоревич Полиевктов вот — вот встретится на твоём пути.
Вон он: уже защёлкивает свои чемоданы.
АЛЧНЫЕ, ХИТРЫЕ, ЖЕСТОКИЕ
1919 год.
— Чего?
— Дык вот, хотите верьте, братья, хотите нет…
Бум, лёгкая, почти товарищеская затрещина!
— Расслабьсь, орёл! Правду бреши, Стёпка — На. Не ври нам. Тебе веру теперь снова заслужить надо.
— Есть бабки у старухи Лидки! Кажись есть на! — почти кричит Степан от расстройства, и закрывает глаза, ожидая следующего удара более точного. — Прячет она его. В анфиладке, кажись на. В нишке коридорной. Так такая пустота, есть на. У Клавки спросим. Еслив чо на. Она точно выдаст: куда ей деваться, она пирогов с Лидкой не ест на. Раздельное питание. Не шикует Клавка, я знаю. Наём знаете сколько ей стоит?
— Клавке твоей?
— Мадаме на!
— И сколько?
Степан оживился, почуяв положительную фору:
— В год шестьсот, следовательно, в месяц пятьдесят на, а она не работала ж поначалу. А Клавке надо было платить. А мне… И мне платили на. Справно платили. Правда, уволили месяца три как назад на.
— Платили, или нет, что — то я не понял. Говори, бля, разборчивей!
— Ну, может, кончилось бабло ея?
— А она буквально перед… Перед тем на, как я ушёл на… Кружева… Шила.