Поцелуй меня первым

С фотографии смотрел мужчина, снятый крупным планом в каком-то парке. На нем были солнечные очки и шарф, повязанный петлей вокруг шеи: полагаю, была весна или осень, яркое солнце при низкой температуре. Темноволосый, коротко стриженный, с оттопыренными ушами и небольшим хохолком, как у персонажа из известного мультфильма – не могу вспомнить, как его звали, а интернета нет, так что уточнить негде. Густые брови и обильная щетина. Коннор улыбался в камеру, но за солнечными очками глаз не было видно. Если он ровесник Тессы, ему сейчас почти сорок.

Мне нелегко говорить о Конноре беспристрастно, не оглядываясь на прошлое и не позволяя эмоциям взять верх, но я постараюсь. Прочтя его откровенное письмо, я, помнится, очень удивилась: оказывается, близкие отношения могут быть важны для одного человека и ничего не значить для другого. Коннор утверждал, что ни с кем не был так счастлив, как с Тессой, а для самой Тессы эти отношения ничего не значили. Я неоднократно просила ее рассказать мне обо всех своих связях, пусть даже мимолетных и незначительных, однако о Конноре она ни разу не вспомнила. Вряд ли Тесса по какой-то причине решила о нем умолчать: ей было все равно, какого я о ней мнения, и неприглядные моменты из своей жизни она не скрывала. Похоже, она напрочь забыла о Конноре.

В одной из наших бесед по скайпу она заявила: «Знаешь, как бывает: проведешь с кем-то ночь и потом вспоминаешь о нем всю жизнь. А с другим встречаешься чуть ли не полгода – и как будто ничего и не было. Разбежались – и все. Странно, правда?»

Я тогда ответила что-то невнятное.

У нас с Тессой было мало общего, это очевидно. Однако если бы я проделала то, о чем вспоминал Коннор – танцевала на столе в испанском баре в Сохо, ввалилась в шикарный отель посреди церемонии награждения газопроводчиков, слетала за чашкой кофе в Париж, – и если бы мне признались в любви и считали самым удивительным человеком на свете, я бы этого никогда не забыла.

* * *

Сегодня здесь, в коммуне, кое-что произошло. Я не собиралась об этом вспоминать, но, честно говоря, меня все еще трясет. Возможно, если я напишу о происшедшем, станет полегче.

К утру кожа, как всегда, покрылась жирным на ощупь потом, а волосы слиплись в безжизненные пряди. Влажные салфетки не справились с задачей, и мне до смерти захотелось искупаться. Вчера Энни говорила, что недавно водила детей купаться, и, вернувшись к своей палатке после обхода, я спросила у нее, как пройти к реке. Энни предложила сходить всем вместе, но я запротестовала. Энни совершенно не стесняется своей полуобнаженной груди и, чего доброго, еще предложит купаться голышом.

Энни объяснила, как спуститься в долину, сопровождая инструкции ненужными подробностями. В конце концов, если идти под гору, все равно выйдешь к реке, подумала я и, обойдя лагерь с южной стороны, стала спускаться по узкой каменистой тропинке, по обе стороны поросшей хилой растительностью. Вскоре гомон общины, стук барабанов и лай собак стихли. Палящее солнце стояло высоко. Я забыла надеть панаму и вскоре совсем ослабела от жары. Колючие низкие кусты царапали ноги. Тропинка поначалу уходила вниз, но потом то и дело убегала в сторону и вверх. Солнце ощутимо жгло голову, тяжелые, как шлем, волосы облепили лицо; руки и ноги казались бесполезными распухшими кусками плоти, притороченными к телу. Почувствовав, что сбилась с пути, я укрылась от солнца в тени деревьев. Здесь было не так жарко, но деревья заслоняли обзор, и я не видела, куда зашла. Нестройный гул общины давно затих, вокруг оглушительно стрекотали насекомые, заглушая звуки журчащей вдалеке воды. Именно там, в лесу, на меня нашло что-то странное. Внезапно я ощутила безмерное, пронзительное одиночество, какого никогда раньше не бывало, даже после маминой смерти. По сути, то был скорее страх, чем чувство опустошения.

Как же сложно это описать.