Поцелуй меня сейчас

– Ни у кого нет идей? – спросил Камасаки, и его строгий тон заставил одну девочку нерешительно поднять руку.

– Разве не все равно, с чем подавать чай? – спросила она. – В смысле, посол ведь сам может выбрать, с чем он хочет чай: с сахаром, лимоном или медом.

Камасаки бросил на нее осуждающий взгляд.

– Нет, с чем подавать чай – абсолютно не «все равно».

– Но ведь правда, что существует множество разных сортов зеленого чая? И что везде его пьют по-разному? – спросила одна из первоклашек и застенчиво засопела, дергая себя за юбку. – Может, лучше сначала узнать, какой сорт предпочитает посол?

Легкая улыбка скользнула по лицу Камасаки.

– Умный, а главное, очень дипломатичный ответ. Но я имел в виду традиционное заваривание. Есть у кого-нибудь еще мысли?

Кингсли поднял руку.

– У меня другой вопрос.

Камасаки раздраженно посмотрел на него.

– Какой же?

– Как пьют зеленый чай в Канадском королевском доме? С сахаром, медом или с лимоном? Или же без добавок, как его и следует пить?

Он бросил на меня взгляд, который я не смогла до конца понять. Я нахмурилась.

– В Канаде нет устоявшихся традиций относительно зеленого чая, так что это дело вкуса, – сказала я. – Сама я добавляю ложку сахара, но и это ничего особо не меняет, потому что я в принципе не очень люблю зеленый чай. Для меня он слишком горький.

И в подтверждение своих слов я налила себе чашку черного чая. Кингсли стиснул зубы, схватил заварник с зеленым чаем, стоявший в центре стола, и налил себе.

– Ну, может быть, ты бы изменила свое мнение, если бы дала ему завариться столько, сколько нужно, и подождала, пока он раскроет все свои ароматы.

– Так вот… – начал было Камасаки.

– Подождала? А чего мне ждать, если даже с сахаром он мне противен? – язвительно спросила я, сама не зная, почему сержусь.

А нет, знала почему. Это все его взгляд. Он смотрел на меня так, будто я в чем-то перед ним провинилась.

– Для того, чтобы правильно заварить зеленый чай, требуется определенное время. Возможно, ты просто слишком нетерпелива, и, если он сразу не получается на вкус таким, как ты хочешь, ты заменяешь его помоями! – рявкнул Кингсли.

– Зеленый чай всегда горький на вкус. Так что я предпочитаю пить черный, который мне нравится, чем вечно возиться с зеленым чаем, только чтобы в конце снова обнаружить, что он мне не по вкусу, сколько б я его ни заваривала и чего бы в него ни добавляла, – ответила я, размешивая молоко и сахар в своем черном чае.

Брызги летели во все стороны.

Сверкая глазами, мы уставились друг на друга поверх наших чашек, а школьники, как будто наблюдая за теннисным матчем, переводили взгляд с меня на Кингсли и обратно. Уорема и Эзрика наша перепалка явно забавляла, а Камасаки начинал терять терпение.

– Словом… – протянул Уорем.

– Итак… – начал Камасаки.

– Итак, – перебила я, встала и со звоном поставила свою чашку на блюдце. – Не думаю, что мои предпочтения в чае кого-то касаются. И я не позволю, чтобы меня критиковал кто-то, кто вообще в этом вопросе не разбирается.

– Даже если этот кто-то не пьет много чая, это не значит, что он не является ценителем! – возразил Кингсли.

– Ладно, нам действительно пора… – снова попытался вклиниться Камасаки, но я перебила его.

– И это говорит любитель чая со вкусом чизкейка? – бросила я, вгрызаясь в маленький сэндвич. – И я даже знать не хочу, сколько быстрозавариваемых, бессмысленных чайных пакетиков ты окунул в свою чашку!

– Сейчас речь не о моих чайных пакетиках!

– Ах да? Тогда какое тебе дело до того, как я использую свои?

Мы орали друг на друга. В какой-то момент я встала. Когда это произошло?

– У кого еще ощущение, что суть разговора утеряна? – спросил Уорем.

– Мне что-то становится неловко. А как вам? – сказал Камасаки, поправляя очки.

Кингсли тяжело дышал.

– Может, у тебя просто неверные ожидания от чая? Ты об этом задумывалась? – прорычал он.

– А зачем он снова оказался в моей чашке, хотя ему туда совсем не хотелось? Зачем, если я сделала все, чтобы окончательно забыть его вкус? – крикнула я, и Кингсли зарычал.

– Это не…

– Хватит! – рявкнул Камасаки и указал подбородком на дверь. – Убирайтесь отсюда. Понятия не имею, что за сцену вы разыгрываете, но продолжайте снаружи.

Его подчеркнуто строгий взгляд подсказал мне, что последствий эта сцена иметь не будет, но я не обратила на это внимания – топая каблуками, я торопилась к выходу. Кингсли шел чуть впереди. Дверь за нами захлопнулась, и мы встали посреди пустого коридора, сверкая друг на друга глазами. Я вся дрожала внутри, а он стоял в нескольких шагах от меня, такой высокий и широкоплечий, как высеченная из мрамора статуя. Его глаза горели диким блеском, несколько прядей упали ему на лицо. Внутри меня все сжалось. Кожу покалывало, пальцы подергивались, ноздри мои раздувались от разъяренного дыхания. Я подошла к нему и ткнула указательным пальцем ему в грудь.

– Ты, – выдохнула я, и его подбородок напрягся, когда мой палец еще сильнее впился в его грудь. – Ты не… – начала я.

– Что? – рявкнул он, наклонился и уставился на меня.

Дыхание наше стало прерывистым. Горячим, учащенным.