Поцелуй меня сейчас

Поппи сочувственно вздохнула, и я пошла готовиться к встрече новенькой. Бедняжка не знала, куда попала, и самое меньшее, что я могла сделать, – это сгладить шок первого дня, насколько это было возможно.

Кингсли

Майами, Флорида

– Только посмотри на себя, мой niňo [14]. Как ты возмужал за два года. – Мама вздохнула и погладила душивший меня темный галстук. Заметила пятно на внутренней стороне воротника рубашки и нахмурилась. – Пожалуйста, скажи мне, что это клубничное варенье, а не помада.

Стараясь не скосить до боли глаза, я поправил воротник и спрятал пятно.

– И то и другое, – признался я.

Мама цокнула языком и в шутку шлепнула меня ладонью по затылку, для чего ей пришлось встать на цыпочки.

– Bribon. Soy demasiado bonita para ser abuela [15], – сказала она по-испански.

– Мам, ну какой бабушкой? Всего на пару свиданий сходили, – возразил я, уклоняясь от ее норовивших схватить меня за ухо пальцев.

– Свидания? – Она пристально посмотрела на меня, и черты ее лица снова разгладились. – Значит, ты, наконец, готов? – спросила она и взглянула на меня с тем выражением, с каким стала смотреть с тех пор, как мы сели в самолет обратно в Америку, и я весь полет делал вид, что не плачу.

Я сжал челюсти, стараясь сохранить спокойствие.

– Конечно. – Слово царапнуло мне горло, и я поспешил сосредоточиться на своем отражении.

За последние два года я и правда вырос, и благодаря тренировкам увеличил мышечную массу в два раза. Лицо выглядело каким-то слишком квадратным, но, может, это из-за тугой косы, которую я заплел для церемонии вручения диплома.

– Кингсли!

Нежное прикосновение к моей татуированной руке заставило меня опустить глаза и взглянуть на маму. В ее волосах появились седые прядки, что придавало ей чрезвычайно мудрый вид. Особенно в сочетании с этим выражением лица.

– Ты уже звонил ей? – тихо спросила она.

Я сжал губы.

– Нет. И я прошу тебя больше не поднимать эту тему. То, что произошло тогда между Евой и мной, было глупой ошибкой, которая не повторится.

– Твои слова, да Богу в уши, мой мальчик, – пробормотала она и отступила.

В моей маленькой квартире в Майами едва хватало места для двух человек, но мамино присутствие меня радовало. Я почти не видел ее, пока учился. Привыкнуть к этому было сложно: тебе как будто не хватает чего-то очень важного, и не только потому, что тебе вдруг перестали готовить, никто тебя не ругает и не смотрит с тобой сериалы, нет. Я тосковал по ней как по лучшему другу. Но зато у меня появилась прекрасная возможность разобраться в себе, задуматься о том, кем я являюсь и кем я хочу стать. У меня появилось пространство для экспериментов.

И я узнал много всего интересного. Во-первых, что не стоит оставлять утюг на рубашке, что мне нравится пирог с лаймом, и что серфер из меня просто никакой. А еще я узнал, что такое абсолютное одиночество, и как отгонять от себя воспоминания о Еве и об отце, которые до сих иногда не давали мне спать по ночам. В этом особенно хорошо помогало битье боксерской груши, движения обладали удивительно медитативной силой, как и йога, которой я исправно занимался по средам и субботам.

Раньше я бы рассмеялся от одной только мысли, что буду тренироваться с толпой женщин на резиновых ковриках, но, честно говоря, я был без ума от йоги. А с тех пор, как я начал медитировать по часу в день, практически ушли ночные кошмары. Но для того, чтобы все это выяснить, мне пришлось уехать подальше от Нью-Йорка, Чендлера и Декстера. И еще дальше от Канады, моего отца и Евы.

Обучение оказалось совсем не простым, но каждый полученный удар, каждая ушибленная кость, каждая рваная рана превращали меня в того Кингсли, которым я был сейчас.

– Я горжусь тобой, сынок. Уверена, что твой отец тоже бы гордился тобой, если бы увидел тебя таким, – сказала мама и тихо вздохнула.

– Да… – Я не позволил себе погружаться в эти мысли и незаметно запихнул под диван лифчик – сувенир с моего последнего свидания. – Очень бы гордился.

– И к тому же лучший ученик года! Тебе что-то за это полагается?

– Да, больше сломанных костей.

– Сын!

– А что такое?

Я рассмеялся. Смех из груди вырвался хрипловатый, зато искренний. Мама прищелкнула языком, снова поправила мой наряд и склонила голову на бок.

– Пора! А то мы опоздаем на твою церемонию. Я еще хочу познакомиться с твоими коллегами.

– Ладно. Но фотографию, на которой мне два года и я голый сижу на горшке, ты оставишь здесь, – прорычал я.

Она распахнула глаза и театрально схватилась за грудь.

– Я бы ни за что…

– Оставь. Ее. Здесь.

– Ладно [16], – нехотя согласилась она по-испански, после чего извлекла из своей сумки несколько фотографий и сунула их мне в руку.

– Благодарю.

Мы направились к двери.

– И пожалуйста, давай поговорим о бюстгальтере, который ты так ловко пытался от меня спрятать.

– Давай не будем.