Поцелуй негодяя

– Хорошо.

Карагодов повесил трубку и сел ужинать, не чувствуя вкуса пищи. Хмурая жена ушла спать одна, а он сидел у открытого окна и курил, когда подкатила двуколка, с которой спрыгнули двое в фуражках и направились к дому. Оставшаяся без присмотра лошадь преступала ногами на одном месте и позвякивала упряжью. В дверь забарабанили, Семен Осипович неторопливо отправился открывать дверь и встретил начальника отделения с каким-то незнакомцем – видимо, оперуполномоченным. Они поздоровались, он проводил их на кухню и остановился в ожидании.

– Гражданин Карагодов, – сухо начал начальник, показывая собеседнику какой-то листок бумаги, – что вы можете заявить по поводу данного документа?

Семен Осипович прочел: «Я давно отказалась от попыток что-либо понять в нашей жизни. Я понимаю только одно: я виновна. Виновна в том, что приняла ее на работу. Секретарь райкома Карагодов виновен в том, что пытался за нее заступиться. Она сама виновна в том, что нашла своего отца, тот виновен в том, что нашелся, а все мы вместе виновны в том, что живем и думаем. Думаем, будто свободны и счастливы. Прощайте, товарищи, не могу вынести своей вины в случившемся». Далее следовала затейливая подпись и дата.

Карагодов минут десять молча рассматривал записку, и белый листок бумаги дрожал в его пальцах. В памяти всплывала жена, лица детей. Ледяной холод постепенно наполнял его, вызывая омерзительную дрожь. Затем вспомнилась широкая река под голубым небом и белый парус на водной глади.

– Хорошо, – севшим голосом глухо произнес Семен Осипович. – Не вижу смысла в дальнейших запирательствах.

И он пустился в длинный запутанный рассказ о подпольной организации, созданной им при содействии покойной директрисы. Согласно его словам, организация занималась контрреволюционной пропагандой, диверсиями (в частности, поджогом склада), терактами (в частности, прошлогодним убийством передовика производства). И еще организация сознательно, с целью направить по ложному следу органы, подстроила переселение в райцентр перековавшегося троцкиста и его дочери.

Лейтенант лихорадочно записывал признательные показания, не веря собственной удаче. Уполномоченный тем временем переходил из угла в угол, затем не разрешил войти на кухню проснувшейся жене выявленного врага, которая сквозь слезы долго говорила бессвязные невнятные слова.

Прошли годы. Беззубый инвалид, бывший коммунист и заключенный Карагодов, от которого давно отреклась жена, и которого не знали собственные дети, получил письменное предложение явиться в райком, помещавшийся теперь совсем в другом здании, почти презентабельном. Там его поздравили и сообщили о случившихся в его жизни переменах: комиссия партийного контроля вынесла решение о неправомерности исключения его из партии, прокуратурой начат и юридический процесс реабилитации.

– Спасибо, не стоит, – покачал головой Семен Осипович.

– Простите? – не понял его ворочающий судьбами людей начальник.

– Не нужно восстанавливать меня в партии и реабилитировать. Меня осудили справедливо, я не имею претензий ни к партии, ни к советскому правосудию.

Изумленный начальник на всякий случай сделал пару шагов назад, подальше от живого подрывного элемента, увиденного им впервые в жизни, затем сделал непримиримое лицо и предложил посетителю удалиться.

На скамеечке в городском парке Карагодов, разомлевший на весеннем солнышке, как-то разговорился с незнакомой женщиной – в выражении ее лица он разглядел смутную тень прошлого. Она охотно разговорилась и подтвердила догадку собеседника – опыт заключения в ее жизни имелся. Не вникая в лишние подробности, Семен Осипович упомянул фамилию учительки, которую не забывал ни на один день, и собеседница оживилась – она помнила ее! Хотя общалась лишь несколько месяцев, в следственном изоляторе.

– Ее освободили в тридцать девятом, – заметила между прочим каторжница.

– Освободили? – переспросил Карагодов, желая твердо убедиться, что не ослышался.

– Освободили. А посадили того лейтенанта, который ее арестовал – попал в оборот как сообщник Ежова.

– А про ее отца вы что-нибудь слышали?

– Слышала, конечно – он погиб в лагере. Я ведь до сих пор поддерживаю с ней связь, о чем только не переговорили за это время. Иногда ночи напролет болтали. Хотите, дам вам ее адрес?

Карагодов в испуге отрицательно замотал головой. Молча посидел некоторое время, затем попрощался и ушел, не обменявшись с женщиной адресами. С того дня река под ярким солнцем и белый парус на водной глади больше ни разу ему не приснились.

***

Слушатели немного помолчали, потом Концерн поинтересовался, где и когда рассказчик умудрился встретить на своем жизненном пути секретаря райкома тридцатых годов.

– Ты сказал, ему в тридцать восьмом шел пятый десяток? Какого же он года?

– Восемьсот девяносто шестого, на десять лет старше Брежнева.

– И когда же ты успел с ним пообщаться?