Поцелуй перед смертью

Ну ты и врать! Чёртова врунья! Он скомкал листок и с такой силой сдавил комок в руке, что ногти впились в ладонь. Думай! Думай! Нависшая над ним угроза была столь велика, что он даже не сразу смог её оценить. Эллен получит письмо – когда? В три часа? В четыре? И позвонит Дороти: «Что это значит? К чему ты это пишешь?» – «Пишу что?» – И тогда Эллен зачитает послание, а Дороти узнает его… Потом она заявится к нему? Что он ей объяснит? Или она поймёт правду – выложит всю их историю Эллен, позвонит отцу. Если она сохранила пилюли – если она не выбросила их – вот вам и улика! Покушение на убийство! Она понесёт их в аптеку, на анализ? Теперь бессмысленно прогнозировать её действия. Она – неизвестная величина. Он тешил себя мыслью, что предскажет мельчайший из её чёртовых ходов, но теперь…

Он чувствовал, что она смотрит на него и ждёт его реакции на слова, написанные ей. Он вырвал листок из своей тетради, снял колпачок с ручки. Плечом попытался заслонить свою ладонь, чтобы не было видно, как она дрожит. Он не мог писать. Ему пришлось карябать свой ответ печатными буквами, с такой силой налегая на ручку, что перо порой раздирало бумагу. Попробуй скрести им потише!

«О'кей. Мы попытались, теперь всё. Поженимся, как и планировали».

Он вручил ей листок. Прочитав то, что он написал, она повернулась к нему; её лицо было безмятежно и радостно, как ясный день. Он выдавил ответную улыбку, моля бога, чтоб она не заметила, каких усилий это стоило ему.

Ещё оставалось в запасе время. Люди строчат предсмертные записки, а потом, бывает, и замешкаются, накладывают на себя руки не сразу. Он посмотрел на свои часы: 9:20. Самое раннее, Эллен получит письмо – в три часа. Пять часов и сорок минут. Теперь уже не до планирования будущей акции шаг за шагом. Действовать придётся быстро и решительно. Никаких больше штучек, рассчитанных на то, что сейчас он добьётся от неё этого, а после – уже того. Никакого яда. Какими ещё способами убивают себя люди? Через пять часов и сорок минут она должна быть мертва.

10

В десять часов они покинули, рука в руке, учебный корпус – кристально ясный воздух звенел от криков студентов, коротающих перемену на улице. Мимо протопали три девицы в униформе капитанов групп поддержки; одна колотила деревянною ложкой по железной сковороде, две другие тащили плакат, извещающий о начале собрания бейсбольных болельщиков.

– Как твой бок, всё ещё болит? – спросила Дороти, озабоченная его мрачной миной.

– Немного, – ответил он.

– Часто это случается?

– Нет. Не переживай. – Он глянул на свои часы. – Замуж за инвалида ты не выйдешь.

Они сошли с дорожки на газон.

– Когда пойдём? – Она сжала его руку.

– Днём. Около четырёх.

– Может, стоит пораньше?

– Зачем?

– Как, на это ж время уйдёт, а они, наверно, закрываются около пяти или около.

– Много времени это не займёт. Надо лишь всего-то заполнить бланк заявления на свидетельство, а потом на этом же этаже нам его и выдадут.

– Я бы лучше взяла с собой документ, что мне уже есть восемнадцать.

– Верно.

Она повернулась к нему, неожиданно серьёзная, покрасневшая от стыда. И врунья-то неважная, подумал он.

– Ты сильно расстроился, что пилюли не подействовали? – спросила она обеспокоенно.

– Да нет, не сильно.

– Ты ведь преувеличивал, да? Насчёт того, как всё будет дальше?

– Конечно. Всё у нас будет нормально. Просто я хотел, чтоб ты попробовала. Для твоей же пользы.

Она покраснела ещё сильнее. Он отвернулся, раздосадованный её бесхитростностью. Когда он взглянул на неё снова, все её угрызения уже были забыты, радостное нетерпение переполняло её, она улыбалась, охватив руками себя за локти. – Я больше не могу сидеть сегодня на занятиях. Я их пропущу.

– Правильно. Я тоже. Мы пропустим их вместе.

– Что ты имеешь в виду?

– Провести день вместе. А потом пойдём в Муниципалитет.

– Милый, я не могу. Весь день не могу. Мне ещё надо вернуться в общагу, собрать вещи, переодеться… Ты, что, ничего с собой не берёшь?

– Я уже оставил чемодан в отеле, когда резервировал номер.

– А! Но тебе же надо переодеться? Я хочу, чтоб ты надел синий костюм.

Он улыбнулся.

– Так точно, мэм. И всё-таки вы сможете уделить мне немного

вашего драгоценного времени. До ланча.

– И что мы будем делать? – Они брели неторопливо по лужайке.

– Не знаю, – отвечал он. – Может, просто погуляем. Спустимся к реке.

– В такой обуви? – Она подняла ногу, демонстрируя мягкую кожаную туфлю. – У меня будет плоскостопие. В них же никакой жесткости нет.

– Ладно, – согласился он, – обойдёмся без реки.

– У меня есть идея, – она указала на корпус факультета Изящных Искусств впереди на их пути. – Пойдём в фонотеку в Изящных Искусствах и послушаем пластинки.

– Не знаю, сегодня такой хороший день, чтобы провести его… – он замолчал, увидев, что улыбка померкла на её лице.

Она смотрела уже мимо и дальше корпуса Изящных Искусств – на пронзающую небо иглу передающей вышки радиостанции КБРИ.

– Последний раз, когда я была в здании Муниципалитета, я как раз ходила к тому врачу, – сказала она с горечью.