Поцелуй сатаны

В вечерних ресторанах,В парижских балаганах,В дешевом электрическом раю,Всю ночь ломая руки

От ярости и муки,Я людямЧто-то жалобно пою…

Она оборвала заунывную песню, еще ближе притянула его голову к себе и, целуя, проговорила прерывающимся голосом:

— Час поэзии закончился, милый… Иди ко мне!

Глаза ее медленно, очень медленно сужались, маленький припухлый рот стал влажным, к гладким щекам прилила кровь. Куда-то отдалился эхом отдававшийся дробный стук молотка, оборвалась назойливая песня осы, замерло мелодичное журчание ласточек, сидящих напротив окна на проводах, казалось, само время остановилось. А когда вместе с вырвавшимся протяжным стоном снова распахнулись ее голубые глаза-колодцы, он ощутил такой мощный прилив одуряющего счастья, который, пожалуй, никогда его еще не посещал. Это было нечто выше удовлетворения, какое-то неуловимое прозрение в любви, смысле жизни. Мелькнула мысль, мол, Алиса — это его судьба, самим всевышним посланная ему. Благодарный за все это, он стал неистово целовать ее губы, щеки, шею, грудь… А ведь в первый раз, когда они стали любовниками в ночь нашествия Кости Боброва на крольчатник, ему захотелось уйти вниз, к ребятам, и он не ушел лишь потому, что побоялся ее обидеть.

— Ты сегодня какой-то… необыкновенный! — вырвалось у нее. — Боже, неужели я влюбилась в тебя?!

— В меня или в бога? — негромко засмеялся он.

— Коля, я, кажется, наконец, просыпаюсь, оживаю… Но мне почему-то немного страшно? Может, я просто отвыкла от счастья?

— Меня оно тоже не баловало, Рыжая Лиса!

— Ты все испортил! — она резко отвернулась от него и даже сбросила его руку с вздымавшейся груди.

— Но ты и вправду сейчас похожа на лисицу, — смеялся он, — На красивую голубоглазую Патрикеевну!

— А ты… — сердито ответила она, — на глупого, самодовольного осла!

Смеясь, он прижал ее к себе и стал отводить от порозовевшего лица пряди отливающих бронзой волос, она отталкивала его руки, но губы помимо воли улыбались, а из огромных глаз так и брызгали голубые искры.

— Хватит валяться в постели, — сказала она. — Иди, помогай брату и Чебурану, но… — она засмеялась. — Не растрачивай все свои силы, оставь немного и на ночь!..

3

Неожиданно подул северный ветер, еще какое-то время солнце боролось с медленно наползающими низкими серыми облаками, иногда прорывало их, даря земле тепло и яркий свет, но постепенно облака плотно заволокли все небо, превратившись в сплошную дымчато-серую пелену. Казалось, листья на деревьях съежились от холода, ранними утрами на них посверкивал иней, жизнерадостно щебечущие ласточки — они еще не закончили строить под застрехами свои гнезда — приуныли, будто нанизанные, молча сидели на проводах, втянув лакированные головки в острые плечи. Стрижи, ранее проносившиеся над лужайкой, вообще исчезли, лишь скворцы по-прежнему деловито таскали своим птенцам корм. Нет-нет, да прыскал холодный дождь. Озеро почти скрылось в туманной дымке. Погибли еще шесть цыплят. Чебуран закопал их у изгороди за клетками. Оставшиеся в живых тоненько пищали в большой прутяной корзине, поставленной к печке, которую Николай раз в день протапливал.