Поцелуй сатаны

Легок на помине, остановился у тротуара Лева Белкин. Его белая «Волга» сверкает и блестит, чего только в ней не напичкано! У Левы теплый гараж с телефоном и секретным японским замком, он не боится воров.

— Садись, подвезу? — предложил он. Улыбка у него золотая: половина зубов из благородного металла.

Уланов забрался в машину, как ни странно, но в салоне было прохладно.

— У тебя кондиционер? — полюбопытствовал он.

— Будет! — рассмеялся Белкин, — У меня все будет, Коля! А вот диктофончик ты зря не взял. Мой клиент — киноартист — с громкими криками «ура» купил. И дал на полтинник больше. У меня есть кожаная куртка… — Лева бросил взгляд на огромную бело-розовую сумку на заднем сидении с надписью «Мальборо». — Твой размер. И всего тонна со стольником.

Это значит тысяча сто рублей. Николаю не по карману.

Лева тронул «Волгу», в открытое окно пахнуло зноем. «Сейчас стереомагнитофон врубит!» — подумал Уланов. Он не ошибся: Лева нажал две клавиши и просторный золотистый салон — у Левы финские эластичные чехлы — наполнился энергичной музыкой сразу из четырех динамиков.

— Майкл Джексон, — небрежно уронил Лева. — Говорят, в Питер скоро пожалует. На личном лайнере с турбодвигателями. Если нужен будет билет — скажи!

— Небось, тоже в копеечку обойдется? — улыбнулся Уланов.

— Знаменитости дорого стоят! — рассмеялся Лева — Помнишь, приезжал к нам Кутуньо? Так я сам заплатил за билет в партере рубль с полтиной.

На торговом языке — это сто пятьдесят рублей.

— Я его бесплатно по телевизору смотрел, — сказал Николай.

— Крутые ребята сидят в первых рядах партера, — весело болтал Лева. — И деньги они не считают, главное — форс!

— А я вот считаю.

— Да-а, у меня еще есть для тебя французская рубашка с крокодильчиком на кармане, чистый хлопок и стоит всего-то шесть рублей.

— Хлопчатобумажная рубашка — шестьдесят рублей? — изумился Уланов. — Ну и цены у тебя, Лева!

— В стране инфляция, дружище, об этом, вон, все говорят, а ты копейки считаешь! Бери, через месяц стольник будет стоить. Телеки были по две, а теперь самый маленький, даже гонконговский, тянет на три пятьсот — четыре тонны! Проснись, милый!

— Ты меня высади на Марсовом поле, — попросил Николай, вспомнив, что нужно зайти в Институт культуры и взять у декана рукопись, которую ему Селезнев дал на рецензирование.

— Готовь трояк, — весело предупредил Лева. — Бензин еще больше подорожал: на колонках шланги узлом завязаны, а спекулянты дерут за канистру два-три рубля сверху.

— Неужели и бензином спекулируют? — удивился Николай. По дороге из Новгородчины он спокойно заправился, даже без очереди.

— Подолгу, Коля, сидишь в своей деревне, — сказал Белкин — В следующий раз приедешь, чай и крупу будут выдавать по талонам… Мыла нет, зубной пасты — тоже, о стиральном порошке я уже не говорю. Кстати, в твоей дыре нет какого-нибудь дефицита? Если найдешь, хватай партиями! Я у тебя оптом куплю хоть ящик!

— Останови, Лева, — попросил Уланов. От этих разговоров у него стало тошно на душе. Только что беседовал с крупным писателем, толковали о литературе… и вот Лева Белкин с пастой и стиральным порошком! А впрочем, если подумать, литературная мафия, о которой говорил Строков, пожалуй, пострашнее таких спекулянтов, как Белкин!..

Глава девятая

1

Михаил Федорович сидел в шезлонге с пахнущим типографской краской «Огоньком» в руках. С залива доносились резкие крики чаек, кружащихся над отмелью. По срезу пляжа, поблескивая умными глазами, неторопливо бродили степенные вороны. Негромко шумели сосны, по Приморскому шоссе шелестели машины. Небо белесое, раскаленное, на горизонте над водной гладью скользят редкие дымчатые облака. Две лодки с рыболовами, казалось, впаялись в воду сразу за серыми валунами, в изобилии усеивавшими мелководье. Незаметно было, чтобы у них клевало. Дача Лапиных находилась между Комарово и Зеленогорском, на песчаном берегу Финского залива. Невысокий зеленый забор из штакетника и с десяток приземистых сосен ограждали ее от шоссе. Песок на пляже чистый, желто-розовый, когда на него накатывается прозрачная, с лопающейся пеной волна, слышится мелодичный звон, будто кто-то легонько трогает струны невидимой небесной арфы.