Повелитель разбитых сердец

И в самом деле просто. Ключи были взяты при обыске у Кости, конечно. Как тут все совпало: и алчность гробокопателей – «душки-матроса» и Ивана Фролова, которые превратили горе, страдания, смерть в доходное предприятие, – и маниакальное стремление Елены Феррари завладеть чем-то, принадлежащим Мансуровым.

Чем? «Тетрадь и все остальное» , – пишет Борисоглебский. Что именно интересует Елену Феррари? Тетрадь или «остальное»? Или все разом? И при чем тут Франция?

Мне теперь ничего не остается, как только попытаться все разузнать, выяснить, понять. Домой возвращаться нельзя. Там на меня расставлены те самые зловещие мрежи , о которых пророчески напомнила строчка, всплывшая в моем разгоряченном мозгу. Тут могут ворваться в любую минуту – замучить меня, пытая, чтобы завладеть ключом к открытию тайны – письмом.

Сейчас ключ у меня.

Осталось найти дверь, которую он сможет отворить.

Наконец я достигаю знакомого дома, вхожу в парадное. Лестница пуста. Все двери заперты. Я ступаю по лестнице осторожно и все равно физически ощущаю, как из глубин квартир неслышно подкрадываются и с замирающим сердцем приникают с той стороны к своим дверям люди, гадая: не к ним ли идут? Кто? Зачем?

Я прохожу мимо, поднимаюсь выше, и мои шаги словно бы сопровождает едва слышный шорох осенних листьев, несомых ветром. Не видимые мною люди с облегченными вздохами отступают от своих дверей и благодарят судьбу, даровавшую им возможность еще пожить.

Долго ли? Коротко? Этого не знает никто.

Останавливаюсь на пятом этаже. Я ожидала увидеть знакомую дверь висящей на одной петле или вовсе вывороченной и не поверила глазам, увидев, что она чинно закрыта. Мелькнула надежда, что покойная Дуняша ошиблась, что над Аннушкой и ее барином не разразилось никакой беды… но тут же замечаю, что дверь не заперта, а лишь только притворена. С обеих сторон висят обрывки бумажки с печатью Чеки. Итак, дверь была опечатана, да, видимо, кто-то любопытствующий раскрыл ее. Ну что ж, тем лучше, не то сорвать печать пришлось бы мне.

Осторожно тяну на себя створку и заглядываю. Хоть я всю дорогу готовила себя к тому, что увижу, а все же картина царящего и здесь разгрома ударяет по глазам и по сердцу. Сквозняк гуляет по комнатам, вороша раскиданные вещи, переворачивая страницы книг. Видимо, те, кто учинил разгром, уходя, забыли закрыть окно, вот сквозняк и распахнул дверь, и сорвал печать.

Вхожу, и первое, что вижу, – это фотографическая карточка в разбитой рамке, косо повисшая над кроватью. Во время своих «пряток» в прошлый раз я, конечно, не обратила на нее внимания, а если бы разглядела, все могло бы сложиться иначе.

На снимке четыре человека. В центре мужчина лет шестидесяти, в усах и бороде, одетый в сюртук. Рядом с ним девушка, которую я узнала бы когда угодно и где угодно, – Ася, Анастасия Николаевна Мансурова, в замужестве Борисоглебская. Снимок, как я понимаю, сделан примерно в то время, когда она звалась Коломбиной и читала на литературных вечерах футуристические стишки. Рядом с ней молодой, улыбчивый штабс-капитан с чисто русским красивым, сильным лицом. Он держит Асю за руку. Нетрудно догадаться, что это Алексей Борисоглебский. Видимо, бородатый мужчина в сюртуке – отец Аси, потому что они очень похожи. И еще один молодой человек объединен с ними явными чертами фамильного сходства: вот он, Максим Мансуров. Его лицо я тоже узнала бы когда угодно и где угодно. Да вот беда: не даст мне судьба такой возможности, и эта фотография – все, что останется у меня в память о нем и его сестре.

Я освобождаю снимок от покореженной рамки и осколков стекла, отряхиваю и прячу в карман своей жакетки, к дневнику.

Оглядываюсь. Окно на кухне открыто настежь. То самое окно!

Подхожу к нему. Да, крыша этого дома уложена очень своеобразно: как раз напротив кухни она резко понижается, образуя нечто вроде ступеньки, и поэтому из окна можно вылезти на скат крыши.

Смотрю в окно. Предположим, у меня был бы шарф, предположим, порывом сквозняка его сорвало бы с моей головы и понесло на крышу. За что он мог бы зацепиться? Да не за что другое, как вон за ту трубу, торчащую почти на самом гребне!

И в моей памяти звучит возбужденный голос Аннушки: «Вы вылезайте, вылезайте, да поглядите, каково можно во-он за той трубой, за гребеньком устроиться! Не бойтесь, я, старуха, и то лазила на карачках!»

Ну, видимо, теперь придется слазить за трубу и мне.

Одной рукой подбираю юбку, другой берусь за створку и осторожно выбираюсь на крышу. О господи! Совсем забыла, как скрежещет здесь кровельное железо! И не подозревала, какое оно скользкое! Воистину, пробраться по нему можно только на карачках, на четвереньках то есть, и то стараясь не глядеть ни по сторонам, ни тем паче вниз.

Ничего, ничего, здесь не так уж и далеко…

Дрожа, цепляясь за жесть трясущимися руками, ползу вперед, на самый гребень. Вот он уже близко. Вот я уже протянула руку, чтобы схватиться за трубу – надежную опору…