Поверженный демон Врубеля

– Рад видеть, что у тебя, мой друг, все хорошо, – произнес он тоном, который не оставлял сомнений, что у самого Мишеньки дела обстоят иначе.

Что ж, повод для примирения имелся.

Я также надеялся, что причиною нонешней Мишенькиной меланхолии стало разочарование в светлом образе Эмилии Праховой.

О, сколь ошибался я!

– Я потерян… – Мишенька вскоре нашел повод навестить меня. Ныне он облачился во все черное, и, признаться, сперва я подумал даже, что в жизни его случилось то печальное событие, которое не минует никого из нас. Однако же от моих вопросов о здоровье его батюшки или же мачехи, сестрицы и иных родичей Мишенька лишь отмахнулся, будто бы спрашивал я что-то невероятно глупое. – Я влюблен, понимаешь? Влюблен безответно… но я знаю, что и она томится, она желала бы любить меня, но, слишком порядочная, она не смеет преступить через эти глупые правила. Ее останавливает будущее осуждение…

Он говорил и говорил.

Он будто бы забыл обо всем, даже обо мне, выплескивая в словах обиды, которых накопилось великое множество. И все-то казались мне пустыми.

Эмилия не спешит признаться, что тоже любит? Но, может, в ней и нет никакой любви, а Мишенька, как ему было свойственно, видит то, чего не существует? И ответная эта любовь есть лишь его фантазия. Как и мнимая жестокость ее супруга, и насмешки прочих…

– Послушай, – сказал я, когда поток Мишенькиного красноречия иссяк, – я, быть может, и приземленный человек…

– Ты обиделся, – Мишенька вскочил.

– Присядь. Я не обиделся, – сие было не совсем правдой, однако сейчас я готов был и на малую ложь. – Я слепец, но сейчас вижу то, чего не видишь ты.

– И что же?

Он был ревнив. И раздражен. Не готов признать за мною право хоть в чем-то превозмочь его.

– Твоя любовь к Эмилии мешает ей. Нет, я не говорю, что так оно и есть, но возможно… Мишенька, а ты не думал, что она и вправду не любит тебя? И не желает любить? А любит своего супруга. И вовсе он не так жесток, как тебе того хочется…

– Ты… – он вскочил. – Ты как они!

И убежал, хлопнув дверью. Что мне оставалось делать? Бежать за ним, как в детстве, просить прощения и уговаривать? Я вдруг понял, что не стану этого делать.

Мишеньке уже не семь.

Не девять.

И я-то способен справиться с чувством вины. А ему же надобно научиться самому одолевать выдуманные обиды.