Поверженный демон Врубеля

– Идите наверх, – Эмилия окликнула служанку. – Ему надо отдохнуть…

– Я не… – Мишенька не желал уходить, снедаемый страстью и ревностью, позабывший о том, что сам пригласил меня к ней, он готов был высказать в лицо ей все… о чем, несомненно, протрезвев, станет жалеть. И я увлек Мишеньку за собой. К удивлению моему, он, сделав попытку вырваться, когда та не удалась, покорился. И позволил увести себя в гостевые покои.

– Теперь ты понимаешь? – спросил Мишенька, уже сам схватив меня за руки. – Понимаешь, какая она?

– Она хорошая женщина, которая любит своего мужа. Так мне показалось.

Я знал, что вряд ли сумею переубедить Мишеньку, уверенного, что никто иной не способен составить счастья Эмилии. И самое поразительное было в том, что, поддайся она его страсти, думаю, вскоре и страсть бы перегорела.

Но этого я не сказал.

– Нет, – Мишенька тряхнул головой. – Она не может его любить!

– Почему?

– Он скучен… он никчемен! Он не достоин ее.

Я мог бы возразить, что Адриан Викторович вовсе не никчемен. Он сумел достичь многого, о чем Мишеньке лишь мечтается. И жене своей он предложил не только страсть. Ему принадлежит и дом, в котором Мишенька имеет честь отдыхать, и дача, куда его приглашали, и многое иное… и пусть говорят, что духовное стоит премного выше материального, однако же на деле именно материя во многом и определяет саму нашу жизнь.

– Миша, опомнись, – взмолился я. – Не ради нее! Ради себя опомнись! Ты ее погубишь! Ты себя погубишь!

В том я был всецело согласен с Эмилией. Судя по всему, к Мишеньке вернулась не только страсть к роскошеству, но и пагубная тяга к вину, что не могло меня не беспокоить.

– Погублю? – он усмехнулся печально. – Смотри.

И поспешно, путаясь в ткани, стянул с себя рубаху.

– Видишь?

Видел ли я? Видел. И болезненную Мишенькину худобу, и болезненную бледность его кожи. И многие шрамы, которых прежде не было.

– Откуда они? – спросил я с ужасом, и Мишенька ответил:

– Я резал себя…

– Миша! – воскликнул я в немалом ужасе, поскольку и представить подобного был не способен. – Зачем ты делал это?

– Затем, что люблю ее… как ты не желаешь понять? Я люблю ее так, что сама мысль о том, что она принадлежит другому, мучительна… я знаю, что она меня не любит… а если и любит, иногда я позволяю себе верить в это, то многое, очень многое мешает ей понять меня!

Шрамов было множество. Они пересекали и грудь Мишеньки, и живот его. И мне страшно было представить, что раны эти уродливые он сам себе наносил.