И вот, у нее/него появляется время: огромный день, в котором он/а предоставлен/а себе. Желательно определиться с полом: «слэш» непременно утомит читающего. Он/а это знает. Он/а не знает лишь, не заснет ли на следующем абзаце. Представляете степень ужаса? Умножим на тысячу и разделим на ноль. Горячо! Время, отданное своим словам, и есть это запрещенное деление.
А вот, допустим, она. Или не допустим? ОК: средних лет, высокая, черноглазая. На руках браслеты: по четыре на каждой. Браслеты звенят, стоит лишь коснуться чего-нибудь, а так как это происходит постоянно, кажется, будто
А вот, к примеру, он. Как и ее, его мы именем не накажем. Или не одарим. Итак, он: средних лет, высокий, черноглазый. В руках кастеты. Впрочем, кастеты – не более чем блеф, ведь его интересуют слова. Буковки. Более того: он питает к ним особую слабость.
Но тут уж читатель вопит: «Сколько можно?». Читатель – до души в пятках, до кончиков ногтей, до мозга костей, до пены у рта – чувствует себя обманутым с первых же строк. Ему ведь сказали: «Круто! Вся Европа давно…» – а он не понимает, он – никогда не Европа. Ему холодно, страшно: тонет без сюжета!
Скучно, да? Тогда так…
Тема: Порция утренней пурги.
Дата: Fri, 06 Apr 2001
10:56:46+ 0400
Автор: Он
Koму: Она
– Вот как я пишу роман. Я не создаю его в буквальном смысле этого слова, а предоставляю ему возможность создаваться самому. Приступая к работе над романом, я не знаю, какие события в нем произойдут, как начнется и чем кончится. Я знаю только своего главного героя, своего Ругона или Маккара. Я размышляю о его темпераменте, о его семье, в которой он родился, и о том классе, к которому, как я решил, будет принадлежать, – говорит Эмиль[15]
.– Я тоже не знаю, – сказал/а он/а и сделал/а глоток кофе. – Но я еще не знаю и героя. Он настолько размытый, невидимый… какие там сословия, классы! Я давно не вижу его самого, а если и «да», то он ведет себя совершенно иначе, нежели мне представлялось раньше… И (не)одиночество не при чем. Будь или не будь я одинок/а, ничего не изменится: Я НЕ ВИЖУ СВОЕГО ПЕРСОНАЖА!!! НЕ ВИЖУ СМЫСЛА В ЕГО ОПИСАНИИ!
– Все, что мною создано, – это плоды одиночества. Все, что не относится к литературе, я ненавижу, оно мне надоедает, – Франц[16]
нервно потирает руки. – Мне кажется невероятным, что я научусь жить с кем-то вместе. Мне надо много быть одному. Страх перед соединением, растворением… Тогда я уже не буду один…– Да, иногда у меня тоже бывает такое, – он/а закуривает. – Но я не хочу… Словом, нет. Нет. Есть ведь еще и любовь, черт возьми!
– А я вышла замуж за Макса потому, что чем больше я буду стареть, тем больше он будет мной интересоваться, ведь он археолог! – смеется Агата.[17]
– Пятнадцать лет размышлений!– Извращенное, впрочем, чисто английское, чувство юмора, – он/а стряхивает пепел. – Но что мне делать? Я потерял/а всё: сюжеты, мысли, желание записывать… – он/а краснеет.
– Друг мой! Медицина – моя законная жена, литература – незаконная, – говорит А.П., прохаживаясь по комнате взад и вперед. – Обе, конечно, мешают друг другу, но не настолько, чтобы исключить друг друга. Так и у вас с вашей фабулой и ее отсутствием: вы никак не желаете понять, что это совершенно нормальное явление, и с ним надо сжиться. Да-да, привыкнуть. Только…
– Я нахожусь в наркотической зависимости от языка, – констатирует он/а. – И, когда слов нет, меня