Повесть, которая сама себя описывает

Стива учился в первом классе со второй смены. И у него в подъезде, еще на той, старой, лошарской (клошарской) квартире, случайно образовались приятели — брат и сестра, второклассники Ленка и Мишка. Барановы. Они тоже учились со второй смены. С утра пораньше Кирилл приходил к ним, и они до обеда валяли дурака, предавались праздности и пустым развлечениям. А праздность, как известно, мать пороков. И вот однажды они докатились до того, что написали письмо генсеку. Они взяли тетрадный листочек и с диким хохотом написали на нем: «Брежнев дурак!!!» Вложили в конверт, надписали: «Москва. Кремль. Брежневу». Обратный адрес указывать не стали. Пошли на улицу и бросили в почтовый ящик. Потом Мишка, самый старший и опытный из них, вдруг спохватился, что все это нужно было проделывать в перчатках, чтоб не делать отпечатков. Но так или иначе, а ответа никакого не было. Странно, что у Стивы такие ассоциации при виде чернильницы и пера, ведь писали они нормальной шариковой ручкой.

У Кирюши же не возникло никаких личных воспоминаний, их заменил восторг созерцания самых настоящих чернильницы и ручки с пером. Ну да, не гусиным. Но пером с чернильницей. Кирюша заплакал от умиления и отчаянья. Стива утешал его, но Кирюша не утешался, потом дал тумака, и Кирюша заплакал еще сильнее, а тогда Стива опять его утешил, и Кирюша утешился.

В девятом доме они нашли бабу голую. На картинке висела на стенке. И Стива неожиданно рассказал Кирюше о своей связи с одной молодой колхозницей на сеновале прошлым летом. Они с батюшкой поехали куда-то в область, а там жили некие батюшкины дальние родственники. Были там всего-то несколько часов. Но Стива успел. И она была беременна на седьмом месяце, и она была его родственницей! Но конечно, очень дальней. Как говорится, вшивой и сифилисной. И она была совсем голая, а Стива остался в одних носках, и было беспрецедентно жарко и потно от раскаленной железной крыши сеновала, и Стива то и дело соскальзывал с ее крупного потного живота и заваливался в труху, и даже нарушалась связь. Но ничего, каждый раз ее быстро восстанавливали. Стива любезно добавлял, что баба была очень вонюча.

— Ну вот видишь, а пейзанок хаешь!! — проворчал Кирюша с тоскливой завистью.

— Да я не хаю, просто чего хорошего-то?

— Того, что они дают! — свирепо сказал Кирюша и энергично захрустел сапогами по мерзлой траве к десятому дому.

В десятом доме они нашли эликсир жизни. То есть настойку женьшеня. Целых три фанфурика. Ну и высмоктали.

В одиннадцатом доме они нашли смерть.

Глава двенадцатая

ОДИН ДЕНЬ ЯГАВОЙ БАБЫ

Ты перед ним — что стебель гибкий,Он пред тобой — что лютый зверь.Не соблазняй его улыбкой,Молчи, когда стучится в дверь.

А если он ворвется силой,За дверью стань и стереги:Успеешь — в горнице немилойСухие стены подожги.А если близок час позорный,Ты повернись лицом к углу,Свяжи узлом платок твой черный

И в черный узел спрячь иглу.И пусть игла твоя вонзитсяВ ладони грубые, когдаВ его руках ты будешь биться,Крича от боли и стыда…И пусть в угаре страсти грубойОн не запомнит, сгоряча,

Твои оттиснутые зубыГлубоким шрамом вдоль плеча.А. Блок. «Девушке»

Началось все еще второго дня, а этот день был воскресный. В самом прямом и поэтому очень плохом смысле. Вчера ягавая баба, морда жилиная, нога глиняная, проснулась, как обычно, ни свет ни заря — в четыре часа утра, у себя на пече, на девятом кирпиче. Зевнула и поскрипела зубами. Звук, однако, получился будто бы неладный? С поразительным для ее лет проворством она соскочила с пече, накинула на голое тело ягу из жеребячьих шкур (другая яга, из неблюя, лежала в сундуке) и, прихрамывая, подошла к двери.

Сказала:

— Эй, запоры мои крепкие, отомкнитеся; ворота мои широкие, отворитеся!

Со скрипом отворилась дверь, и баба вышла на двор испробовать зубы на донельзя изгрызенной неподалеку растущей осине. Стала грызть, но осина поддавалась что-то худо. Убедившись таким образом, что зубы точно затупились, ягавая баба приподняла подол яги и присела помочиться. Струйка звонко зажурчала, и баба, пока моча не кончилась, смотрела, как снизу подымался пар. Прохладно было.

Она вернулась в избушку, взяла стоящий у стены рашпиль и с отвратительным ей самой скрежетом стала точить зубы. Аж вспотела точить. Вспотела? Потрогала себя под мышками. Как будто вспотела? Понюхала пальцы. Как будто бы да.