Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Естественно, Петербург этому предельно важному, способному резко изменить «балканский расклад» вопросу уделял пристальное внимание, благо Фердинанд начал теребить нервы Николаю II сразу после крещения своего наследника. Но намерения «вписываться» князь не проявлял — напротив, уже 5 июля 1897 года в письме Юрию Бахметеву, посланнику в Софии, граф Дамсдорф, тогда еще товарищ министра, выражал «полное несочувствие» идее провозглашения полной независимости, подчеркивая, что «уже было дано княжескому правительству дружеское предостережение против всяких стремлений к политике приключений, могущей создать препятствия делу умиротворения и невыгодно отразиться на истинных интересах княжества».

Тот же курс Владимир Николаевич Дамсдорф продолжал и позже, уже в ранге главы МИД, ставя «сохранение баланса» и «устойчивость партнерства с центральными державами» превыше всего даже после заключения в 1902-м военной конвенции, казалось бы сблизившей интересы империи и княжества по максимуму.

Ситуация начала меняться лишь в мае 1906 года, когда после смерти «германофила» Дамсдорфа министром иностранных дел стал Александр Извольский, считавший важнейшей своей задачей максимальное сближение с Англией и сумевший-таки пробить выгодный для России договор о разграничении сфер влияния. В отличие от предшественника, Александр Петрович насчет Вены иллюзий не имел и укрепить положение империи на Балканах стремился, однако торопить события опасался.

Конечно, имея в «мягком подбрюшье Европы» две прочные точки опоры (черногорских Негошей, фактически сидевших на содержании у империи, и сербских «цареубийц» Карагеоргиевичей, которым пути назад просто не было), привязать покрепче еще и сильную Болгарию означало бы сделать империю абсолютным гегемоном Балкан, причем так, что с точки зрения международного права никакая Вена не имела бы оснований и пискнуть. И разумеется, простейшим вариантом было бы поддержать инициативы болгарского князя.

Однако МИД России возглавляли не мальчики в коротких штанишках, а профессионалы. Они прекрасно сознавали, что любые попытки пересмотреть балканский статус-кво чреваты самыми серьезными осложнениями, а международное право только тогда международное право, когда подкреплено силой. Россия же, проиграв в Маньчжурии и только-только выползая из передряг 1905 года, ни материально, ни морально не готова была к открытому конфликту.

А между тем в случае «возникновения осложнений» в связи с провозглашением болгарской независимости Петербург, дав согласие, автоматически вынужден был бы либо встать в конфликте на сторону Болгарии, либо, как писал Александр Извольский, «разом потерять плоды вековых усилий, тем самым утратив роль великой державы, в которой и состоит сущность России».

«Таким образом, —

открыто заявлял Александр Петрович, — сколь бы ни был естественен для нас такой поступок, мы сейчас не должны, мы не можем предпринимать ничего такого, что привело бы нас к вооруженному столкновению с кем бы то ни было. Россия, прежде всего, нуждается в мире, нуждается в восстановлении своих сил после внешних и внутренних потрясений последних лет».

А потому, добавлял он, «основные черты нашей политики остаются неизменными: Россия по-прежнему не ищет никаких территориальных приобретений или особых выгод на балканском полуострове. Мы стремимся лишь к улучшению судьбы христианского населения Турции, к мирному развитию балканских государств и к сохранению статус-кво».