Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Слухи о событиях в Силистре, однако, просочились в мир, распространились, и «комитетчики», не видя иного выхода, переправились на болгарский берег, в Русе, где их позиции были намного сильнее. Действительно, здесь пошло лучше, чем в Силистре. Майора Атанаса Узунова, героя войны с сербами, с крохотными силами удержавшего Видин, солдаты уважали, подполковника Димитра Филова, командира 3-й пехотной бригады и соратника Христо Ботева, — тоже, даже еще больше, а Олимпий Панов, «победитель при Сливнице», появившийся в городе на рассвете 19 февраля (3 марта), вообще считался живой легендой. Так что около суток, по мере присоединения к восстанию мелких подразделений, казалось, что кашу можно сварить. Однако правительство, знавшее больше, чем заговорщики предполагали, к такому обороту было готово.

Премьер Радославов подписал давно уже заготовленный на такой случай указ. Офицеры-румелийцы, выступив перед личным составом, доведенным до нужной кондиции ежедневными «пятиминутками ненависти» насчет «неизбежного русского вторжения»,

сообщили солдатам, что «пришел час защитить и сберечь независимость Болгарии», — и Русе оказался в изоляции перед лицом многократно превосходящих сил карателей. Серия стычек, в одной из которых был тяжело ранен Димитр Филов, а затем тяжелый уличный бой показали, что шансов никаких. Мятежники начали бросать оружие и выдавать зачинщиков.

ГОСПОДА И ОФИЦЕРЫ

В итоге уйти на лодке на румынский берег обледеневшего Дуная удалось только раненым Радко Димитриеву и Анастасу Бендереву с несколькими солдатами. Остальные «комитетчики», офицеры гарнизона Русе и поддержавшие их «русофилы» попали в плен и пошли под военно-полевой суд, возглавленный прибывшим из Софии майором Рачо Петровым — одним из немногих в армии идейных «русофобов», получившим от военного министра четкий приказ: «Знамена изменивших присяге частей сжечь. Части расформировать. Суд в два-три часа. Всем офицерам без исключения — смертная казнь».

Это еще до подавления. А после — телеграмма-инструкция: «Относительно пленных поспешите с осуждением, утверждайте приговор и немедленно приводите в исполнение. Промедление смерти подобно. Осужденные сегодня должны быть расстреляны завтра же». С дополнением, что есть информация о скором вмешательстве России, и дозволением пощадить двух совсем молодых офицериков, а также поручика Боллмана как подданного империи. В отношении же остальных «никакие прошлые заслуги не являются основанием для смягчения»,

так что телеграммы от регентов можно было больше не ждать.

Именно таких указаний ожидал глава трибунала, и через два часа после того, как Олимпий Панов от имени всех подсудимых произнес последнее слово: «Не мы первые, не мы и последние уйдем в бессмертие во имя бессмертной идеи», утром 22 февраля (6 марта) восемь осужденных (капитана Крыстева осудили посмертно, а подполковник Филов скончался от ран накануне) были расстреляны, «показав при этом замечательное мужество». Так указано в официальном отчете о казни, а более подробно поведали позже присутствовавшие при экзекуции офицеры: «Первым встать перед строем попросился Тома Кырджиев ("апостол" Старой Загоры и Апреля), за миг до залпа сказав: "Не плачьте обо мне! Плачьте об Олимпии Панове, потому что и через столетие Болгария не родит такого сына!" Вторым, отказавшись, как и прочие, от повязки на глаза, вышел из ряда Атанас Узунов, громко объявив: "Умираю с глубоким убеждением, что боролся за свободу Отечества, любимого мною всем сердцем". "Я болгарин, — значит, я русский. Слава Болгарии, слава России!" — сказал Георгий Зеленогоров. Наконец, твердо и непоколебимо, получив позволение отдать последний приказ, скомандовал "Целься, пли!" Олимпий Панов. Все они погибли как герои».