Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Визит был, конечно, не вполне официальный — официальные отношения всё еще не восстановились. Но гостю, исполнившему все желания государя, были рады везде. В свою очередь, и он, «России инстинктивно не доверявший и вне сознания ее боявшийся», вел себя выше всяких похвал. Был предельно вежлив, постоянно поминал «оживляющие лучи» и «мертвящий зной», поклонился праху Александра Александровича, да и вообще, как отметили ехидные газетчики,

«хотя и католик, ломит шапку и крестится не только лишь близ православных церквей, но и на входе в театр».

В Софии всё это становилось известно мгновенно. «Свобода» Димитра Петкова, собиравшего под свои знамена остатки «твердых стамболовистов», перепечатывала статьи из русской прессы, вопия об «унижении болгарской чести», но особого недовольства в столице не наблюдалось. Церковь искренне поддерживала Его Высочество, народ внимал с удовольствием, да и в элитах все, кому положено, всё понимали правильно. Даже Радославов комментировал происходящее в том духе, что «сегодняшняя Россия не так бедна, как десять лет назад, там налицо финансовый бум, и враждовать глупо; источники финансирования следует реструктуризировать», а премьер в узком кругу рассуждал, что «ради устранения препятствий к решению македонского вопроса не грех и поунижаться».

В принципе, лучше всего ситуацию иллюстрирует пассаж из мемуаров Добри Ганчева, вспоминающего, как в ходе урока болгарского княгиня Мария-Луиза, в ответ на возмущение учителя «гадкой клеветой» на князя, лукаво спросила: «Вы уверены, что это не так?». А когда он сказал, что «уверен абсолютно», ответила

«с обычной своей милой улыбкой: "Поверьте, это не насмешка, а голая истина" добавив: "Вы не знаете Фердинанда. Он умеет лгать лучше всех в Болгарии. Бедные, бедные русские...''».

Как бы то ни было, визит прошел более чем успешно, и вскоре Петербург объявил о восстановлении дипломатических отношений, признав, наконец, «с учетом согласия Его Величества султана», законность пребывания Фердинанда на болгарском престоле, после чего очень быстро последовали и признания всего «концерта». Долгая, мучительная для всех история вражды завершилась. Хотя, следует признать, окончание ее было в значительной мере условно. Слова Стамболова, сказанные им после отставки — «Мы не имели времени выкорчевать сорняки "русофильства", но посаженные нами зерна в новом поколении прорастут и вытеснят их», — имели под собой определенные основания. Чаши весов качались, и то, каким быть будущему, зависело от очень многих обстоятельств.

ВНЕПАРТИЙНЫЙ

Казалось бы, после возвращения из России — если не триумфального, то близко к тому — Фердинанду сам Бог велел заняться тем, о чем он мечтал: концентрацией власти «под себя». Ан нет. Князь вновь ушел в тень, предоставив народникам работать на благо государства. Только теперь он уже регулярно появлялся на публике с благодарностями правительству «за честное исполнение монарших указаний» или мягкой критикой за «неудачи, связанные с тем, что монаршие указания выполнялись нечетко». Реально же весь груз тянул кабинет Стоилова, в сущности продолжавший политику покойного диктатора, этакую «стамболовщину с человеческим лицом».