Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Потом дозу пришлось увеличить. У пациента сорвало веки, он не мог закрыть уцелевший глаз, и лицо ему приходилось накрывать марлей. Стонал страшно, поминал Косту Паницу, Олимпия Панова, еще кого-то. Впадая в бред, просил прощения. А потом началась агония, затянувшаяся почти на двое суток, и 6(18) июля — согласно врачебной записи, в 3 часа 35 минут — бывший некоронованный властитель Болгарии скончался.

Стамболов на смертном одре

Что до убийц, то главный ликвидатор, Михаил Ставрев (тот самый Хальо), успешно ушел за кордон, к четникам, а остальные даже не пытались бежать. В декабре их судили: одного из боевиков оправдали, Пиротехнику как организатору впаяли три года, но сидеть не пришлось, поскольку князь тотчас утвердил просьбу о помиловании, и в итоге отдуваться за всех пришлось извозчику, отбывшему «трёшку» от звонка до звонка. Сам же Наум, выйдя на свободу, закупил несколько тысяч винтовок, боеприпасы, палатки, медикаменты и успешно переправил их в Македонию. К слову сказать, лет через пять, попавшись на ликвидации какого-то депутата, Пиротехник получил «пятнашку», однако князь вновь его помиловал и амнистировал. Видимо, чем-то они друг другу были полезны.

Вы не поверите, но общественность о чем-то догадалась. Благо, имена убийц были перечислены в «Замышлении», а «режиссером»

покойный прямо назвал Григория Начевича. И хотя очень многие ничуть не жалели, вплоть до рассуждений в духе «так ему и надо», а иные, потерявшие в годы террора близких, даже чокались, однако немало было и голосов, требовавших убийц к ответу, поскольку не стамболовские же времена на дворе, а «оттепель» и в правовом государстве такие вещи терпеть нельзя. Но Дворец молчал.

Естественно, возмущались и обожавшие «болгарского Бисмарка» западные корреспонденты, открыто намекавшие на причастность к преступлению Его Высочества. «Во Дворце утверждают, что никакого отношения к грязному делу не имеют, — писал во «Франкфуртер Цайтунг» Рихард фон Мах. — Почему же в таком случае не были удвоены меры безопасности, чтобы предотвратить убийство, о котором даже воробьи чирикали на городских крышах?!» Но Дворец молчал.

«Тяжкий груз ответственности лежит на тех, кто отказал Стамболову в праве покинуть страну и, удерживая его в Болгарии как заключенного, пренебрег необходимыми мерами, гарантирующими его безопасность», — вторили немецкому коллеге англичанин Джеймс Ваучер, влиятельный репортер «Таймс», и его соавтор Ллойд Флетчер. Но Дворец молчал.

И только когда «Свобода» открыто обвинила князя Фердинанда в «интеллектуальном участии в убийстве как главного инспиратора убийц», Его Высочество, лечившийся на водах, послал премьеру Константину Стоилову телеграмму, изволив заявить: «Прошу сообщить моим подданным, что все слухи, распространяемые врагами трона — клевета, однако я чувствую гордость, узнав, что меня причисляют к виновникам смерти кровожадного тирана».

«ОТТЕПЕЛЬ»

По сути, случилось то, во что никто не верил, кроме разве что мудрого Бисмарка, который еще в 1887-м, узнав о приглашении Фифи в Софию, сказал: «Кобург? Этот — прорвется». И действительно, чужак, мелкий немецкий принц, католик и бисексуал (фактически — мебель) уничтожил человека, державшего всю страну на ниточках, став одним из полюсов силы, набрав популярность и на какое-то время объединив разломанное надвое общество.

Вне его влияния остались разве что «стамболовисты», но от них, потрясенных скоростью падения «титана», серьезной оппозиции — во всяком случае, в первое время — ждать не приходилось. И это «первое время» князь использовал на все сто, прежде всего доверив создание коалиционного «правительства примирения» не кому-то из «русофобов», но и не «русофилу» — ибо забегать вперед было бы неразумно, а Константину Стоилову — политику опытному, умеренному, приятному Вене и притом ничем не скомпрометированному в глазах Петербурга. А главное — очень властному и не умеющему быть просто «первым среди равных».