Так что в начале января 1903 года в Салониках прошел съезд Организации, постановивший начать летом новое —
Секретом это, разумеется, не оставалось, русские консулы извещали Петербург, и там на братушек очень сердились. Петербург совместно с Веной активно работал над новым проектом реформ, и Вена ехидно заявляла, что, типа, нас они не любят, а вас любят, вот вы и убедите их не шалить. В итоге от Софии, где, естественно, тоже многое знали, с брегов Невы требовали принять меры, и София, вполне настроенная погреть руки над костром, но вовсе не желавшая пожара, действовала в соответствии с указаниями как могла. Но могла она мало.
Разумеется, спустя пару недель после Солунского съезда Комитет был запрещен. Его лидеров, в том числе генерала Цончева, с уважением изолировали, но многие, включая Бориса Сарафова, уйдя в подполье, приняли решение поддержать инициативы Организации. Поддержать не столько по любви, сколько потому, что альтернативы не имелось: оставшись в стороне, можно было лишиться всего с таким трудом наработанного влияния в Македонии, а так, тандемом, был шанс напомнить о себе. Да ко всему еще, пока «политики» сомневались и совещались, в условиях албанского террора и растущего озлобления христиан на местах складывались обстоятельства, никакому контролю не поддававшиеся.
И люди действовали. Население-то дошло до ручки, до того, что уже и греки, и даже сербы готовы были выступить заодно с болгарами, и на болгарских воевод смотрели с надеждой, — а эти люди любили уважение, высоких политических соображений просто не понимая, отчего и с Софией, и с Солунью советовались очень условно. Уставы, которым присягали, они чтили, однако, если им казалось, что какие-то действия противоречат уставу, но необходимы, редактировали уставные правила вовсю.
Какое-то время этот нюанс был цивилизованным людям непонятен, и Петербург подозревал Софию в саботаже и сговоре с «внешними». Однако весной 1903 года, обыскивая трупы погибших в стычках воевод, османские власти нашли варианты «регламента» (инструкций ЦК) для полевых командиров, очень отличавшиеся и друг от друга, и от официальной версии. Бумаги, предъявленные, как полагалось, для экспертизы русскому консулу Виктору Машкову, по итогам обстоятельного изучения были признаны подлинными.