Повесть о "разделённой любви"

…Ганс Баур, отдыхая со мною рядом, — чтобы не уснуть, — заставлял меня рассказывать о деде, которым он — как все, кто его знал — восхищался. И о бабушке, которую полюбил заочно. Не сомневаюсь: это были своего рода «фантомные боли» по обитающей где-то под Мюнхеном и теперь оторванной войной семье. По любимым, до постоянного ночного бреда о них, детям. По жене, о которой вспоминает с болезненной тоской, не идущей к железному характеру и стальной воле всё испытавшего пилота-асса. Потому – снова и снова — о моих бабке и деде. Но что могу я, — от них оторванный, — рассказать? Возвращаюсь к беседам о них с… Гитлером.

И вспоминаю, как однажды, — и что, — говорил он о дорогих мне стариках. Было то на Бергхофе, в уютной «деревенской баварской» кухне, — и случилось в диалоге, в котором мой Собеседник сознался мне в «неумении заниматься сразу взаимоисключающими делами»…Не помню, как шла беседа. Но вдруг Он высказал такое… Что никак, ну никак не связывалось с моим представлением об этом человеке, далёком от каких бы то ни было сантиментов, и уж точно каких либо экскурсов в абстрактную лирику.

Перечисляя «особости» драмы моих стариков и реакции на неё в мире, он высказал не раз уже помянутую мною формулу её. Снова, будто латынью оттиснутую. Раз от раза усиливаемую, не так тембром голоса, как особенностью расстановки акцентов. Ту же, что я вспоминал прежде, что опять повторяю – не устану повторять: «…Жалкое двоемыслие — вот ответ развращённой верхушки общества мужеству их трагического счастья и величию разделённой ими любви!»…

…Несомненно, она – достойный, подсказанный Ему Свыше, эпиграф некоей, — не написанной ещё за отсутствием у бытописателей таланта, — саги о судьбе бедных-великих стариков – Густава и Катерины.

84. Прощание

…Теперь, после прощания с Бауром, я тоже ничего, наперёд, не знаю…Что же произошло? Передо мною — сама Гроза врагов Германии группенфюрер СС, генерал-лейтенант полиции Генрих Мюллер. В народе — «Мюллер-гестапо». «Баварец» — меж друзей. (Я – перед ним, конечно!). Позавчера Гейнц Линге, доверительно: «Баварца вызывал Шеф по твою душу. Скорей всего, он остаётся» (Кто-то говорил даже, что и он — кандидат в самоубийцы… Но что-то не так всё. Да и не поверю никогда, что и он… тоже…)… А я, — если и мне официально разрешено быть с теми, кто остаётся здесь. В бункере?..

…А наверху-у!.. Наверху над канцелярией — там Бог, или сам чёрт знает, что творится!.. Четвёртые сутки меня придерживают «дома», в бункере. Не выпускают наверх, где сражается мой Waffen батальон… Теперь выпустят…

…Но вечером 29 апреля Гитлер, обняв меня, сказал: «…Мальчик мой! Прощай! Передай добрые пожелания дедушке и… бабушке. Всё… Пора… Баварец проводит тебя… И… исполняй все его приказы…»

…Телефонные кабели повреждены огнём русских. Радиостанцию расстреляли танки. Позиции опять, — и в который раз, — прорваны. На западе Берлина они продвинулись до Цедендорф-Митте и в Берлин-Далем… В мой Далем… Русские танки стоят у Лихтерфельде – в северо-восточной части Берлина, по обе стороны Франкфуртераллее. Они находятся в опасной близости от центра города, подойдя к самой Александер плац… Русские танки! Значит, танки Бабушки Кати и… дедушки тоже!.. Дьявольщина!..

Вконец вымотанный, Гюнше зашел к нам с Бауром на кофе. Рассказал: «Прибежал начальник связи обервахмистр Адам (тот самый, что 20 июля 1944 года, в день покушения на фюрера, первым сообщил о Штауфенберге). Передал радёвку для Гитлера, от Геринга с Оберзальцберга… Задержалась! – шла кружными путями через разные авиачасти… (Рация рейхсканцелярии сожжена огнём русских). Отнёс её фюреру… И без того он был вне себя… А тут… (Много-много позже, — от деда уже, — узнал её содержание: «23 апреля1945 года. Мой Фюрер! Ввиду Вашего решения остаться в Берлине, согласны ли Вы с тем, чтобы я немедленно взял на себя в качества Вашего преемника на основе указа от 29 июня 1941 года общее руководство рейхом с полной свободой действий внутри страны и за рубежом. Если я не получу ответа до 22 часов, я буду считать это подтверждением отсутствия у Вас свободы действий. И, — если условия, требуемые в Вашем приказе, имеют место, — буду действовать во имя блага народа и отечества. Вы знаете, что я чувствую по отношению к Вам в эти самые суровые часы моей жизни. Я не могу выразить это словами. Может быть, Бог защитит Вас и, несмотря ни на что, быстро доставит Вас сюда. Преданный Вам Генрих»). Я стал читать радиограмму вслух… Не закончил и первую фразу – Он вскочил, вырвал её… Дрожащими руками надел очки… Лицо от ярости стало багровым… — О, этот Геринг, — простонал, — ответственность как внутри страны, так и во внешних сношениях… Мне — ставить ультиматум!.. »

…Арестовать Геринга поручено коменданту Оберзальцберга Франку…