Повесть о «царском друге». Распутин

Владимир Пуришкевич только что освободился от дневного заседания в доме картёжников, где вёлся диспут по поводу тайных организаций, именуемых «красным движением», или скрытых революционеров. О создаваемом тайном обществе, собираемом из крестьян, но где большую процентность имели граждане, работающие на фабриках, заводах, имевшие недовольствующие взгляды по поводу налогообложения, большого трудового дня, в частности, и ряде других прижимов свободы личности. Создаваемых в связи с дороговизной и дефицитом.

– Прошу прощения, господа, – притворно запыхавшись, произнёс черносотенец.

Дверь в небольшую комнатку, расположенную чуть ниже первого этажа, только с маленьким для вентиляции окном, в зимнее время оно было схвачено морозом и трудно открывалось.

– С офицерскими политиками разделялись, я не заметил, как пробежало время, – сказал Пуришкевич.

Он, словно у себя в доме, снял полушубок, кинул его на кресло, поспешив самостоятельно разлить чай в кружку. Самовар был только согрет.

– О! Крендельки, пирожные, булочки с маком? – улыбаясь, спросил он, обращаясь к хозяину подвала дворца.

Юсупов закрыл за ним дверь. Спустился с порога из двух лестниц. Кивнул положительно Пуришкевичу.

– Для Григория?.. – заговорщицки не снимая улыбки, спросил Пуришкевич.

На его вопрос ответил Сухотин. Он, как всегда, скромно прижимал локти к комоду.

– Для него, родимого… – так же заговорщицки сказал поручик.

Пуришкевичу слова сотоварища понравились.

– А чем поить старика будем? – спросил он.

Юсупов достал бутыль вина.

– Пьёт? – спросил монархист.

– Будет. Куда он денется, – ответил князь Юсупов, – не будет – насильно вольём, паскуде!

Откуда взялась ярость к «царскому другу» у наследника Сумарокова-Эльстона, Феликс не знал и сам. Но в действительности в нём играло юношеское стремление показать себя перед старшим сего круга депутатом и показать себя политически настроенным быть полезнейшим государству, что удавалось трудно. Сам Юсупов-младший не был любителем интриг, но его захватывал дух борьбы, где было бы больше лично его сторонников. Не скрывал он для себя, что если бы и не было богатого дворца, да и самого его не было бы общества «пяти» а не было бы Пуришкевича, не было бы поля для открытия своих возможностей.

Пуришкевич и князь Юсупов познакомились на одном из балов, устроенном по поводу торжества в честь Зинаиды Николаевны Сумароковой-Эльстон, урождённой Юсуповой. Шутка за шуткой – рьяные мужчины нашли общий разговор. В пылу разгара праздника среди гостей именин они остались за столом. Мысль Пуришкевича о поддержании монархической деятельности новой группы предприимчивых политиков укрепляла в мыслях юного князя царственную позицию.

– Совершенно с вами согласен, юный друг, – льстил подвыпивший Пуришкевич, ласкал слух юного подпольщика.

– Россия нуждается в укреплении с действующим рядом особо приближённых к нему лиц. Ведь взять, к слову, аналитически настроения коммунистов, забивающие углы всей державы, – шутил он. Потерял вдруг мысль, – …Разворуют! Уничтожат! Что не добила в своё время германская армия, то сделают эти… большевики. Как понимаю, так об их названии. Такие малодумающие организации, из-за которых нам в четырнадцатом пришлось толкать все свои силы, людей. А ещё турки… революционеры… – сказал он, не исключив возможность, в красноречии поддержав юного князя. Князь редко поддерживал охмелевших гостей, но заметил в столь подпитом собеседнике мысль его глубоких идей. Феликс молчаливо согласился.

– А это их предводитель… – гадал Пуришкевич.

– Ульянов, – подсказал Юсупов, он был едва знаком со скрытым движением лидера рабочей партии, слышал о нём лишь где-то в отделах полицейского надзора.

По стенам зала раздавалась музыка. Часть гостей всё больше покидала стол, оставляя недоеденными закуски.

– Кто он?!. – продолжал негодовать монархист. – Негодяй! Протестант. Жизнь ему даёт такой роскошный вариант… А он? В поле!.. С этими… коммунистами!..

Пуришкевич, подумав над своими мыслями, сплюнул в душе. Юсупову понравилась речь знатного дипломата. Его новый знакомый, гость Зинаиды Николаевны, хотел развернуться, продолжить трапезу с недоеденным куском свинины, но обратил взор к графину.

Сам Пуришкевич редко выпивал, но в тот вечер он, забыв о своей морали, только пригубив в начале мероприятия для поддержки поздравления милой хозяйки дома Юсуповых и найдя свободные уши, решил высказаться. К тому же на днях его жена избавилась от болезни и ожидала плод, в себе черносотенец ощущал праздник. Как вдруг он развернулся к юноше. Тот о чём-то размышлял и, уже практически не взирая перед собой ни на кого, в ближайшие минуты собирался покинуть веселие и отправиться к жене. Ирина в этот день искала в себе силы, супруги оба искали сил для зачатия второго ребёнка.

– А Распутин?! Этот лизоблюд! – произнёс, обращаясь, как он считал, к другу тобольского крестьянина. – Кстати, где он?

– Думаю, опять в Зимнем. Там поближе к Её Величеству, – подумав, сказал князь.

– О! Опять у царских покоев! – возмутило Пуришкевича. – Что он там всё трётся, негодяй!