Повести и рассказы

Погрузка шла быстро и в полном молчании. Начальник эшелона вместе с женщинами и подростками таскал вещи. С макинтоша его лились струи воды. Мальчиков было четверо, и самый маленький из них работал лучше всех. Несколько раз Марья Николаевна говорила ему, чтобы он шел погреться на вокзал, но он отказывался.

— Я не устал, — отвечал он кратко.

Когда наконец огромная гора вещей на машине была накрыта брезентом, то вместе с Марьей Николаевной взялся сторожить оставшиеся вещи и этот маленький и неутомимый мальчик. Никак нельзя было уговорить его уехать на пристань, отдохнуть там.

Он твердил свое:

— Я не устал.

Ничего нельзя было поделать с ним.

Все остальные отправились на пристань с грузовиком, а они двое — женщина и мальчик — остались под дождем на перроне вокзала.

— Как тебя звать? — спросила Марья Николаевна.

— Алеша Сапожков.

Да, это был тот самый Алеша Сапожков, который слыл уже героем среди детей.

— Ты из Ленинграда?

— Из Луги.

Она хотела спросить о его родителях, и почему-то не спросила, воздержалась. Но этого мальчика она особо отметила в уме своем. Необычный, слишком молчаливый, слишком серьезный мальчик.

Через два часа, когда дождь уже стих, грузовик вернулся за остальными вещами. Вместе с начальником эшелона приехала и смена грузчиков — три женщины, работницы интерната, и два подростка. Погрузились — и вновь машина нырнула в мокрую тьму.

Грузовик шел по ночным улицам Ярославля. Здесь, как и в Ленинграде, ни одного огонька, и все же здесь другой мрак, не столь тревожный, не столь напряженный: здесь — не прифронтовая полоса, в которой каждый звук настораживает, как боевой сигнал.

Грузовик, шатнувшись, пополз вниз к реке, темной, с грязными берегами. Он подпрыгивал на ухабах, вихлял и подскакивал, а на вещах мотало Марью Николаевну, Алешу Сапожкова и всех других. Марья Николаевна ухватила Алешу за плечо, чтобы он не упал, хотя он вовсе не нуждался в ее помощи. Он не протестовал. Он казался Марье Николаевне таким одиноким, что ей все хотелось приласкать его. Странный мальчик, и похожий и очень не похожий на других, очень отдельный.

У низкой, напоминавшей длинный барак пристани грузовик остановился. Марья Николаевна соскочила в жидкое месиво на берегу, и ее обрызгало до колен. Алеша Сапожков и опомниться не успел, как она сняла его с грузовика и поставила на землю. Так привыкла она орудовать с Павлушей. Она сказала Алеше очень строго:

— Если ты не хочешь, чтобы я на тебя рассердилась, немедленно иди на пристань, обсушись и согрейся. Разгружать вещи я тебе запрещаю.

Он взглянул на нее исподлобья очень серьезно и ответил:

— Хорошо.

От реки несло пронзительным холодом, прохватывающим и без того продрогшее тело. Что за дьявольски неприветливая река! И тут Марья Николаевна сообразила, что это Волга. Волга! Марья Николаевна с изумлением глядела на эти хмурые, ночные, осенние воды. Так вот как привелось ей впервые увидеть великую русскую реку!

Утром пароход пошел к пристани на том берегу за детьми. Он медленно отодвигался от берега. Все шире и шире водная полоса.

Пристань на том берегу была уже полна детей, маленьких, побольше, еще больше, глазевших из всех окон, из всех щелей. Сколько жадных глаз — голубых, серых, карих, черных!..

И вот вся эта орава в сопровождении женщин двинулась на пароход.

Павлуша, подбежав к Марье Николаевне, тихо сказал ей:

— А мне Верочка сегодня приснилась. А Косте приснился Ларион. А здесь Алеша Сапожков, у него папа — партизан, и его самого обстреливали, и он совсем большой мальчик.

Сообщив все эти последние новости, он убежал к детям.

Марья Николаевна еще никого не успела расспросить об Алеше Сапожкове. Павлуша первый сказал ей хоть что-то о нем. Сын партизана. А где его мать?.. Этот необычный мальчик занимал мысли Марьи Николаевны, поселился в ее сердце. Уж очень недетские у него глаза, словно видели они нечто, чего и взрослый не выдержит.

Дети овладели пароходом. С утра, после завтрака, они заполняли верхнюю палубу, мелькая мимо окон первого и второго классов. Мальчики постарше любили выбегать на нос и стоять здесь, обдуваемые ветрами, с кепками, надетыми козырьком к затылку, и, сунув руки в карманы, расставив ноги, воображали себя испытанными в путешествиях и приключениях моряками или похаживали по палубе матросской походкой, вычитанной из книг. Иногда они, впрочем, затевали такую беготню, такой топот вдруг потрясал пароход, что толстый седой капитан, покачивая головой, шел к начальнику эшелона и просил угомонить как-нибудь ребят.

Алеша Сапожков вел себя как взрослый. Он не бегал по палубе, не воображал себя моряком. Во всем поведении его чувствовалась недетская сосредоточенность, а было ему всего лишь тринадцать лет. Дети подчинялись ему беспрекословно и слушались, как командира. Он пользовался непререкаемым авторитетом. Это был загадочный мальчик, и Павлуша сочинял его приключения, поскольку тот сам ничего о себе не говорил. Рассказывая о воображаемых приключениях Алеши товарищам, он для честности прибавлял только одно слово — «наверное».