Повести и рассказы

В рассказах его сплетались слышанные им истории с фразами отца. Но об одном событии в жизни Алеши он совершенно не упоминал — о том, что на глазах у Алеши была убита его мать. Дети прослышали и про это, но об этом они не хотели ни говорить, ни помнить, они как бы забыли, вычеркнули из памяти страшное событие.

А пароход шел вниз по широководной реке, и толпы людей, с мешками, корзинами, рюкзаками, шумя глухо и напористо, рвались на борт его на каждой остановке. Но пароход был специально зафрахтован для детей, и мало кому удавалось прорваться сюда. Детям было хорошо, а взрослые не знали покоя.

Пароход шел по затемненному миру. Вечерами плотно занавешивались окна кают, берега были черны, — война глубоко запустила лапы свои в российские пространства.

И вдруг — это случилось за Казанью — впереди засверкали огни.

— Свет! Свет!

И все, кто мог, пустились на верхнюю палубу и в салон.

Это было так непривычно: река оделась в огненные одежды. Война осталась далеко позади. Здесь — тыл, глубокий, недостижимый для вражеских самолетов тыл.

— Свет! Свет!

Это был переход из одного мира в другой. Но нет, это один и тот же мир — свет прогонит тьму, он засияет победно везде — и на Украине, и в Белоруссии, и в Ленинграде — в Ленинграде! Здесь все были ленинградцами, кроме команды парохода.

— Свет! Свет!

Разноцветными огнями сверкала пристань. Как она называется? Все равно. Она — яркая, блистающая. Давно невиданные, откровенные, незатемненные огни переливались здесь, и река развеселилась, расцветилась отблесками. Праздничная река. И не было человека, у которого не защемило бы сердце о родном городе, о красивейшем городе мира, об осажденном, окруженном врагами городе Ленина. Радуясь свету, огням, люди ощутили тоску по родным и близким, оставленным там, позади.

Алеша Сапожков стоял в стороне один и глядел вперед, облокотившись о перила. Он слегка пригнул голову, словно собираясь боднуть кого-то, и взгляд его глаз был не по-детски серьезен, невесел, даже мрачен. О чем он думает? Что совершается в его рано созревшей душе? Марья Николаевна подошла к нему и ласково обняла его жесткие, неподатливые плечи. Он не обернулся к ней, но и не отвел ее руки.

К ночи Марья Николаевна впервые поднялась в рубку, куда уже давно ее приглашали и капитан и старший помощник.

Пароход тихо шел по широкой водной дороге. Уже нет на земле непроглядного мрака, мирные огоньки мерцали в прибрежных деревнях. Здесь, в мире и тишине, странно было думать о войне, о крови, о сирене воздушной тревоги, о бомбах и пожарах.

На шестое утро впереди блеснуло на солнце белизной, и кто-то сказал:

— Пермь.

На высоком берегу все явственней обозначался белый город. Выше всех, в окружении белых домов и домиков, вздымалось большое белое здание, обвешанное балконами. И все неотрывно смотрели вперед, на этот неведомый до того город, куда их пригнала война.

Алеша Сапожков вдруг тихо запел:

Город на Каме,

Где — не знаем сами,Не дойти ногами,Не достать руками…

Лицо его смягчилось едва заметной улыбкой. В нем виден стал веселый лужский мальчик, бегавший вперегонки с приятелями, игравший в лапту, саженками переплывавший реку, пропадавший в лужских лесах. Да, каких-нибудь три-четыре месяца назад это был веселый, беспечный мальчик.

Старший сын

Все лето и всю осень Урал принимал детей. Их везли из Украины, из Белоруссии, из Москвы, из Ленинграда, из Карелии — отовсюду. Многих спасли непосредственно из-под обстрела. Марья Николаевна видела однажды, как малюсенькая девочка из Калинина, бегая по перрону вокзала вперегонки с малышами, иногда вдруг останавливалась и говорила очень отчетливо и серьезно, поднимая пальчик кверху:

— Внимание! Внимание! В яму!

И вновь пускалась бежать, взвизгивая и веселясь.

Дети заполняли вокзалы. В проходивших поездах за окнами мелькали детские лица. Все новые тысячи детей спасались здесь, на Урале. Никогда еще не случалось Уралу принимать в свои объятия столько детей, и с некоторым изумлением открыли в себе уральцы неисчерпаемые запасы нежности.

К приезду каждого детского эшелона все уже было приготовлено на эвакуационных пунктах. В ресторане пермского вокзала ждала детей горячая пища, на запасных путях стояли железнодорожные составы, чтобы везти детей в глубь области. На станциях и пристанях, откуда до назначенного пункта бывало подчас еще несколько десятков километров, встречали ребят колхозные подводы.

Все пополнялись ленинградские детсады и интернаты. Машинами и самолетами перебрасывал своих детей за вражеское кольцо осажденный Ленинград.

Старые Павлушины друзья Костя Замятин и Настя Шерман уехали с интернатом в область, а Павлуша остался в городе при матери. Марья Николаевна поступила здесь на завод револьверщицей, дело было знакомо ей, на производстве она была из первых. Она поселила у себя и Алешу Сапожкова, который по приезде попросил ее:

— Марья Николаевна, я хочу тоже работать на заводе. Можно мне остаться в городе? Я уже большой.