Повести и рассказы

В ту же ночь Алеша отправился в Ленинград со школьным учителем. Они шли лесами, которые Алеша в мирные времена с этим самым узкогрудым, малорослым интеллигентом обшарил все в грибных и ягодных походах. Укрываясь от врагов, они к вечеру следующего дня дошли до расположения наших частей. А отец остался в тылу у врага в партизанском отряде, и Алеша навеки запомнил его слова: «Если погибну, найдешь в нашей стране и мать и отца. Сиротой ты не будешь».

Из Ленинграда школьный учитель увез его в Ярославль и там присоединил к ленинградскому интернату.

Алеша доверчиво и торопливо все, все без остатка выкладывал Марье Николаевне, как родной своей матери. Глаза его блистали в крайнем возбуждении, это был уже не прежний замкнутый, скупой на слова мальчик, — слова рвались из него, теснясь и толкаясь, и он спросил Марью Николаевну:

— Можно мне к папке, в партизаны?

Когда Павлуша прибежал с гулянья, они — женщина и мальчик — ничем не выдали перед ним испытанного ими волнения. Только ночью Алеша очень ворочался и даже стонал иногда во сне. Он был сегодня ребенком.

А Марья Николаевна долго не могла уснуть. Она думала о детстве, какое выдалось советским ребятам, и эти мысли заглушали тревогу о муже. С октября она не имела от него писем, и душа ее часто бывала далеко отсюда, в Ленинграде, в Тихвине, в Валдае, на Ленинградском фронте.

От тети Ани вести приходили тоже не часто. В последнем письме она сообщала, что Верочкин отец нашелся: он выбрался из окружения, уничтожив много фашистов, и награжден орденом. Получил письмо и Павлуша.

Вот это письмо:

«Дорогой Павлуша, тетя Аня приносит мне читать твои письма. Папа опять уехал на фронт. Поживаем средне. Очень рады большому куску хлеба. Большой кусок хлеба получаю редко. Насчет морозов и у нас плохо. Было 28–27 градусов. Вспоминаю тебя и наши завтраки. Передай привет твоей маме. Может быть, скоро увидимся. Большой привет. Лариона и Куса больше нет.

Твоя Верочка».

Она не писала ни о том, что мама ее больна, ни о том, как тетя Аня почти каждый день и каждую ночь уводит ее в бомбоубежище, ни об артиллерийских снарядах, рвущихся на улицах, ни даже о том, что Лариона, а затем Куса поймали во дворе голодные люди, зарезали и съели. Все это было слишком страшно. И о том не писала она, что часто она сидит в Павлушиной комнате, играет его игрушками и ей почему-то очень хочется тогда плакать.

Павлушин ответ до нее не дошел, потому что она выехала из Ленинграда. В январе совершенно неожиданно, без всякого предупреждения (телеграмма не успела дойти), приехали и сразу же с вокзала явились к Марье Николаевне тетя Аня и Верочка. Они приехали зимней дорогой через Ладожское озеро — «Дорогой жизни», как называли это новое ледовое шоссе ленинградцы. Марья Николаевна испугалась, взглянув на тетю Аню, — это был скелет с седыми, поредевшими лохмами на голове, с обвисшей на лице кожей; только глаза были живые, и в них можно было прочесть всю летопись ее ленинградской жизни. А Верочка мало изменилась, — видимо, все, что только удавалось получить и добыть, тетя Аня отдавала ей. Она подбежала к Павлуше, деловито поцеловала его и сразу же тоненьким голоском стала расспрашивать его, много ли у него тут хлеба или тоже мало. Это была очень серьезная, хозяйственная, совсем не крикливая и отнюдь не робкая девятилетняя девочка, тонконогая, тонкорукая, стройная, верная подруга Павлуши.

Марья Николаевна, расцеловавшись с тетей Аней, спросила:

— А Вася?

Тетя Аня ничего не ответила, и тогда Марья Николаевна почувствовала, что все силы оставляют ее.

— Верочкина-то мама умерла, голоду не вынесла, — тихим-тихим шепотом промолвила наконец тетя Аня.

— А Вася? — повторила Марья Николаевна сорвавшимся голосом, и так резко вспомнился он ей в Тихвине, довольный тем, что усадил семью в классный вагон, как академиков. «Между прочим, Павлуша пусть не болеет, — вспомнила она. — Успешно разгромим врага — и свидимся…» И она глядела прямо в глаза тете Ане. Та не сумела солгать — она тихо и скорбно кивнула головой. На миг черным застлало глаза Марье Николаевне.

Но перед ней уже стоял Павлуша, почувствовавший, что речь идет о папе. Крепенький, широколицый, весь в отца, он спрашивал маму:

— Папа прислал мне автомобиль? Он мне обещал, что обязательно пришлет. — И Павлуша теребил ее: — Ну что же ты не отвечаешь? Прислал или не прислал?

Это было уже слишком.

Марья Николаевна обняла его и прижала к себе, почти теряя власть над собой. Еще немного — и она выплачет ему свое горе.

Высвободившись из ее объятий, Павлуша отошел от нее и остановился у двери. Лицо его вытянулось и побелело, глаза стали круглыми, как у птицы, рот, дернувшись, скривился, а в ушах звучал голос отца: «Нельзя плакать».