Повести и рассказы

— Потому что тут уж ничего не попишешь. Не думаешь же ты, что они вернут тебе ребенка? Чтобы девочка потом указала на них пальцем? На Энджи? На Монтеса? Посмотри правде в глаза, Джонни.

— Вот, значит, как, — задумчиво произнес я.

— Скажи «да», Джонни. Умоляю — скажи.

— Значит, жену я бросаю. Мою дочку убивают. Взамен я получаю тебя с двумя миллионами и — через какое-то время я счастлив. И ты веришь, что я способен на это согласиться? Да, ведь ты не увязалась бы за мной, если бы не рассчитывала на то, что я соглашусь.

— Так что ты мне скажешь, Джонни?

— Что же ты за человек? — прошептал я. — Неужели весь мир состоит из людей, вроде вас с Монтесом? А я в нем — белая ворона? Наивный глупец, безмозглый простофиля? Садясь к тебе в машину, я дал себе зарок, что непременно убью тебя. Я задушил бы тебя собственными руками, если бы это помогло мне вернуть мою дочурку. А теперь я даже не в состоянии к тебе прикоснуться. Слышишь, мерзкая стерва — мне даже тронуть тебя противно!

Ленни наклонилась ко мне и внезапно плюнула мне в лицо. Я не шелохнулся, даже не попытался утереться. У меня свело ноги, а по спине пробежал холодок.

— Американский мальчик, хотя и с огромным опозданием, но повзрослел, — сказал я, глядя в упор на перекошенное от ярости лицо Ленни. Затем вытер рукавом её слюну и вылез из машины.

Мотор «мерседеса» взревел и спортивный автомобиль, сорвавшись с места, бешено умчал в темноту.

К лодочной станции на реке Хакенсак я ехал вконец опустошенный. Не эмоционально, нет — я и в самом деле ощущал себя лишь оболочкой, внутри которой зияла пустота. Как будто мои сердце и внутренности растворились, оставив на своем месте только грызущую тоску. Сгустилась тьма. Когда фары моего «форда» выхватили из кромешного мрака совершенно пустынное шоссе, окаймленное густым кустарником и высоченными деревьями, я ощутил себя бесконечно потерянным и одиноким — человеком, потерявшим все самое дорогое, продирающимся через бесформенную ночь в символическую вечность сюрреалистического полотна.

Признаться, вывеску лодочной станции я увидел с изрядным облегчением. Оставив машину перед самым входом, я взбежал по скрипучим деревянным ступенькам и прошагал по длинному дощатому помосту к расположенному в самом его конце домику на сваях. Причал вдавался в реку футов на сорок.

Здесь, на реке, брезжил слабый свет — отражение последних отблесков зашедшего солнца и огней домиков, выстроившихся на берегу. Вода матово сияла и переливалась — ровная эбеновая мантия, подернутая прожилками света, точно черный мрамор.

Несмотря на гнетущую тоску и отчаяние, величие и красота реки настолько захватили меня, что на несколько мгновений я застыл, как статуя, завороженный изумительным зрелищем.

Из оцепенения меня вывел звук шагов за спиной. Резко развернувшись, я увидел крупного коренастого мужчину, который вышел из домика на сваях и приближался ко мне.

— Кто вы такой, черт побери? — спросил он, вполне, впрочем, миролюбиво. — Здесь частная резиденция, сезон ещё не открыт, да и мое рабочее время, в любом случае, давно кончилось. Чего вам надо?

Насколько я мог разглядеть при скудном свете, он был краснолицый, курчавый, лет за пятьдесят, с могучими крутыми плечами и перебитым, как у боксера, носом. Словом, я бы предпочел с ним не ссориться.

— Вы — Джек Маллиген? — спросил я.

— Да.

— Меня зовут Джон Кэмбер. Я живу в Телтоне.

— Привет, Кэмбер. Чем могу помочь?

— Вы сдаете лодки напрокат?

— Сдаю — в соответствующее время.

— Мне нужна лодка на эту ночь — с подвесным мотором в десять лошадиных сил.

— Вы смеетесь, что ли? — Маллиген улыбнулся, сверкнув безукоризненными, явно искусственными, зубами. — Я сейчас ещё только крашу, смолю и шпаклюю свои суденышки. Сезон у нас открывается пятнадцатого мая, а сдаю я лодки с шести утра — до шести вечера. Ночной рыбалкой я не занимаюсь, Кэмбер. Ночью на этой реке не разгуляешься — как начинается Мидоус, так в его бесчисленных заливчиках и старицах сам черт себе ногу сломит. Только круглый идиот сдаст лодку на ночь за дохлые шесть долларов в день.

Мидоус я знал не понаслышке. Так называли огромную болотистую пойму, начинавшуюся в паре миль к югу от того места, где мы находились, в месте впадения в Хакенсак небольшой речушки Оверпек. Оттуда Мидоус простирался вплоть до самого залива Ньюарк. Поразительно, но от этого дикого и колоссального, затапливаемого приливами болота, буквально рукой подать до нью-йоркской Пятой авеню. В ясный день, сидя в лодке посреди залива, можно даже разглядеть Эмпайр Стейт Билдинг. Однако близость к Нью-Йорку никак не повлияла на совершенно гиблый и заброшенный характер местности — земли, сулящие неслыханные прибыли своему владельцу, до сих пор оставались полузатопленными и неосвоенными.