Повести Невериона

– Нет, где уж там. Я был грязным уродцем, а ты – нашим десятником, таким же рабом, как и все! Он был когда-то рабом, мой хозяин, – пояснил одноглазый, обращаясь к собранию. – На обсидиановом руднике у подножья Фальт. – Он вскинул подбородок, оттянул окровавленной рукой кожу на шее. – А теперь – видите? – я свободен! Я бежал с рудника! На мне нет ошейника, а он до сих пор его носит ради нас всех! Но когда он еще был рабом и я был рабом, – мокрый глаз Нойеда моргал над беззубой ухмылкой, – он спас мне жизнь! Ты спас мою жизнь, хозяин, а я спас твою! И еще сто раз буду спасать, не щадя своей! Я никогда тебя не забывал! Никогда!

Горжик, все еще хмурясь, сошел на одну ступеньку.

– Я помню тебя, Нойед. Говоришь, я спас тебе жизнь?

– Да! Благодаря тебе я стал Нойедом-беглым, Нойедом-стервятником, Нойедом-разбойником… Нойедом-убийцей! Нет, я не из добрых людей. – Он поднялся на ноги. – Но благодаря тебе я двадцать с лишним лет спустя встретился с этим варварским псом, тоже беглым; он скрывался в пещерах Макалаты на краю пустыни, среди нищих, костей и пепла, рассказывая басни, как его предали и как он отомстит! Безумец, умалишенный! Он собирался убить Горжика, моего хозяина, великого Горжика, которого весь Неверион именует Освободителем, без которого я ни за что бы не выжил и не сумел бы хоть как-то распорядиться своей жалкой жизнью! Я следил за ним, хозяин. Шел за ним через весь Неверион, до самой столицы, до этого подземелья. Шел, хотя не до конца верил в его безумие, в то, что он способен тебя убить. Но когда он попытался… – Нойед подошел к мертвому телу, трижды оттолкнувшись рукой от пола (Прин вспомнилось, как она слезала с дракона), и вытащил из него свой кинжал, – я был наготове! Я послужил тебе, хозяин, как ты послужил мне, когда мы оба были рабами в этих проклятых штольнях! Помнишь?

– Мне сдается, Нойед, что тебе больше пристало ненавидеть меня, чем любить.

– Ненавидеть тебя? Моего спасителя? – Нойед снова зашелся смехом. – Ты теперь стал велик, а я немногим лучше раба – где мне понять шутки великих людей. – Он опять обернулся к собравшимся. – Хозяин шутит! Но он велик, не правда ли – мой хозяин, мой Освободитель, мой Горжик?

По толпе прошел ропот, выражавший скорее растерянность, чем согласие, однако Нойеду и этого было довольно: он ухмыльнулся и стал совать кинжал в ножны.

Толпа продолжала напирать. Прин нашла взглядом Западного Волка – он, похоже, и думать о ней забыл.

– Рассказать, как он спас мне жизнь? – Нойед оглянулся на Горжика. Рассказать им, хозяин?

Горжик спустился еще на одну ступеньку. Нахмуренный, он казался особенно грозным – из-за шрама, наверно.

– Да. Расскажи нам всем.

Нойед набрал воздуха и начал:

– Неполных четырнадцати лет я играл близ нашей восточной деревни с другими ребятами, и нас схватили работорговцы. Мы отбивались, как могли. Мою подругу растерзали на части в жажде овладеть ею. Моему брату переломали ноги и ребра, а день спустя сбросили его, еще живого, с утеса. Я все слышал, но не видел, как они это сделали: в схватке мне выбили глаз, и три дня я был слеп – лишь потом в уцелевший глаз постепенно вернулось зрение. Так, в дороге, я встретил день своего рождения, никому о нем не сказав. Неделю спустя меня в числе дюжины других продали на рудник и пригнали в барак, где был десятником Горжик – тоже раб, но облеченный властью. Если бы мы работали на полях знатного вельможи, а не в вонючей императорской яме, он бы носил поверх ошейника белую оборку – так говорили все. Он сполна заслуживал этого, но на руднике таких почестей никому не оказывали. Видите шрам на его лице?

Прин подумалось, что он уже не раз рассказывал эту историю в тавернах и у костров – или постоянно повторял ее про себя, чтобы однажды высказаться.

– Видите? Он был у него уже и тогда, когда я, ослабевший от лихорадки и жажды, продрал свой здоровый глаз и увидел, как он стоит надо мной, лежащим на грязной соломе. Позже мне сказали, что шрам он получил в драке: стражник ударил его кайлом за то, что он защищал мальчика-раба от взрослых обидчиков. На руднике это стало легендой – верно я говорю, хозяин?

– Может, и верно – но я уже забыл, как его и звали, того мальчишку. Рассказывай дальше, Нойед.

– Он был добр ко мне, мой хозяин. Я был совсем ребенок, моложе вот этой девочки, – он показал на Прин, – полуслепой, еле ноги таскал – но это не помешало им отправить меня на работу. Я выносил наружу обломки камня, в грязи, в темноте. Тем, кто не работал, не давали ни есть – без еды я бы пару дней еще протянул, – ни пить, а жажда мучила меня постоянно, потому что я весь горел. Хозяин держал мою голову, пока я пил или пока меня рвало из-за того, что я нахлебался лишнего. Давал мне передохнуть, обрывая тех, кто выражал недовольство. А вечером в бараке, когда я падал на солому, не в силах давиться за своей порцией, он приносил мне еду и полную тыкву воды. Сидел со мной и подбадривал меня шутками, не давал никому отнять у меня мой ужин. Словом, всячески облегчал мои последние дни. Я думал, что скоро умру, и смерть казалась мне избавлением.