Повести о чекистах

— Дорогой друг, я жду вас больше часа. Сегодня у нас торжество — юбилей Анны Владимировны. Она полюбила вас с первого взгляда и наказала непременно привезти, запретила возвращаться без вас. В такой день не могу ослушаться ее.

— Я не знаю, удобно ли? И что подумает экипаж? — слабо сопротивлялся Сарычев.

— Очень даже удобно! А что, вы обязаны за каждый свой шаг отчитываться перед экипажем? Скажите, что вам надо по своим делам съездить в город.

— Хорошо, Кирилл Федорович, я подъеду через час-полтора, — Сарычев пошел в сторону здания, где были комнаты отдыха.

Сарычев сдержал слово. Примерно через полтора часа приехал в гостиницу «Империал».

Дверь открыла Анна Владимировна. На ней было декольтированное вечернее платье, глаза блестели.

— Милый Степан Ильич, я так рада встрече с земляком. — Приподнявшись на цыпочки, Анна Владимировна обняла Сарычева голой рукой за шею и поцеловала в губы. Сарычев уловил запах коньяка.

— Друзья мои, познакомьтесь с русским героем войны… Подполковник Сарычев. Извольте любить и жаловать! — объявила она.

Первым Сарычева радушно приветствовал полковник Рац. На правах старого знакомого — они нередко встречались на аэродромах — крепко и дружелюбно пожал руку.

Затем представилась подруга Анны Владимировны, сорокалетняя толстушка с лицом школьницы, назвавшаяся Людмилой Перфильевной. Последним подошел майор де Коннел, атлетического сложения брюнет, лет тридцати, с черными блестящими волосами, зачесанными на косой пробор.

— Очень приятно! Очень приятно! — повторял он. — Я тоже немножко русский… — Его смуглое красивое лицо светилось улыбкой.

Позднее Сарычев узнал, что отец де Коннела француз, а мать русская.

Людмила Перфильевна и де Коннел, как вскоре выяснилось, работали в военной разведке в подчинении у полковника Бека.

Хозяйка пригласила гостей к столу, хозяин наполнил шампанским фужеры на длинных ножках, разложили закуску по тарелкам.

— Друзья мои! — начал Бек, поднявшись. Встали и остальные. — Сегодня у нас двойной праздник: сорок лет милой Анюте и двадцать — нашей любви. По этому поводу прошу выпить!

Звякнули фужеры, наступила торжественная тишина.

— И кто придумал эти юбилеи? — сказала Анна Владимировна, ставя пустой фужер. — Зачем считать годы?

— Что ты, Аннушка! Надо славить господа бога за то, что он подарил нам жизнь, — возразила Людмила Перфильевна.

— Нет, если бы это было в моей власти, я установила бы такой порядок: отмечать дни рождения до тридцати лет, а потом…

Она так и не сказала, что потом, махнула рукой и смущенно уткнулась в тарелку.

— Сорок лет — это еще хороший возраст, — сказал де Коннел, явно льстя хозяйке, которая выглядела старше.

— В России говорят: сорок лет — бабий век, — возразила Анна Владимировна.

— Анюта, но есть и другая русская пословица, — вмешался Бек, — в сорок пять — баба ягодка опять.

Все дружно захохотали. Людмила Перфильевна, сидевшая рядом с полковником Рацем, полушепотом переводила ему разговор. Последние слова Бека рассмешили полковника, он хохотал громче всех.

Потом выпили за здоровье Кирилла Федоровича, без которого, как сказал де Коннел, счастье Анны Владимировны было бы наполовину меньше; за присутствующих, за дружбу между русскими и американцами, «закаленную в боях с немецким фашизмом и японским милитаризмом».

Речь зашла о нынешнем положении в Японии, о ее памятных местах.

— Вы были на Фудзи, подполковник? — спросил де Коннел. — Напрасно! Прекрасный вид открывается. Я уже два раза побывал там.

— Я слышал японскую шутку, — со смехом сказал Сарычев, — кто не поднимался на Фудзи, тот дурак; кто поднимался дважды, тот — увы! — дважды.

— И почему вы, советские, так бескомпромиссны? — В голосе де Коннела послышалась обида. — Вы считаете, что всегда и во всем правы.

— Майор, вы лишены чувства юмора, — заметила хозяйка, чтобы смягчить назревающий конфликт. — Степан Ильич пошутил.

— Я понимаю юмор, — не соглашался де Коннел, — и сейчас имею в виду не только шутку подполковника, а вообще поведение русских. Их генерал Деревянко в Союзном Совете тормозит всю работу, спорит с Дугласом по каждому поводу и, кажется, даже без повода, — сострил де Коннел.

— Потому что Макартур ведет раскольническую линию, — сказал Сарычев, повторяя слова, услышанные от Кузьмы Николаевича.

— Разве мало сделал Союзный Совет? — не сдавался де Коннел. — Проведена аграрная реформа, вводится обязательное бесплатное образование, легализованы профсоюзы, расширены права женщин… Надо быть слепым, чтобы не видеть всего этого.

— Да, господин майор, то, о чем вы говорите, правда. Но в этом немалая заслуга нашего представителя в Совете. Главное же в том, что экономические и политические основы японского милитаризма сохраняются. Складывается впечатление, что американцы прежде всего пекутся о своих интересах и ведут себя здесь, как оккупанты… Благодарная и бескорыстная Америка! Великая и образцовая страна! Или, как это говорят японцы о вашей стране… «Юме-но куни» — «страна грез». Эти мысли вам удалось вдолбить японцам… Прошу прощения, увлекся, — со смущением проговорил Сарычев, поняв, что по пьянке наговорил лишнее.