Поворот за мостом (СИ)

Я ничего не слышала. И более того, не предполагала, что проспала так долго.

— У тебя еще и сотрясение мозга? — фыркнул он, и я не удержалась, чтобы не закатить глаза. — Если хочешь, иди проверь, хотя подниматься по лестнице не советую. Если нет — возьми что-нибудь у меня из шкафа, так и быть. Ты, наверное, уже успела порыться в моих вещах и выяснить, где что лежит?

— Я не рылась в твоих вещах! — рявкнула я и тут же закашлялась, так что получилось не очень угрожающе.

— Иди ложись, — устало, как и всегда, сказал он.

Мне очень хотелось принять душ, поесть и вернуться в свою спальню, чтобы проверить, не соврал ли Аксель.

Из всего этого я могла только доковылять до кухни — приму душ позже, когда он уйдет.

А где, интересно, спал сам Аксель?

Словно услышав мои мысли, он подошел к комоду, стоящему в коридоре, и достал из верхнего ящика пару простыней.

— Возьму подушку, — буркнул он себе под нос и скрылся за дверью своей комнаты.

Значит, не дома. Почему-то это меня разозлило.

Придерживаясь стены, я поплелась на кухню.

Ставни на кухне, как и в прихожей, были плотно закрыты и поскрипывали под порывами ветра, изредка со стуком ударяясь об оконные рамы. Тихонько, почти убаюкивающе, гудел радиоприемник. В холодильнике обнаружился сэндвич с индейкой — решив, что заслужила хоть какой-то перекус без танцев со сковородками, я забрала его себе. Раковина была заставлена грязной посудой — если только Аксель не устраивал вечеринку, непонятно, откуда ее столько накопилось. На столе стоял флакон с сиропом от кашля, упаковка каких-то таблеток, пустая бутылка из-под пива, банка меда. На плите…

На плите — сотейник с кипяченым молоком. От него шел пар, и, подойдя поближе, я разглядела на еще не подернутой пленкой поверхности желтоватые разводы сливочного масла.

— Мама в детстве готовила мне такое. На вкус лучше, чем на вид. Помогает, если горло болит, — я не заметила, как Аксель вошел на кухню.

Это была первая настолько личная вещь, которую я когда-либо слышала от него.

— Мне тоже, — тихо произнесла я. Почему-то защекотало в носу. Я напомнила себе о том инциденте на парковке, чтобы не обольщаться, и уточнила: — Ты сделал это для меня?

Аксель тут же принял оборонительную позицию, словно я обвинила его в чем-то постыдном:

— Мистер Уилкс сказал давать сироп и это. Мы не знали, есть ли у тебя страховка и не придется ли вызывать службу спасения, чтобы тебя забрали отсюда.

Страховка у меня была, только не на то имя, под которым меня здесь знали. Сообщать об этом Акселю я, разумеется, не стала, и он спросил:

— У тебя есть близкие? Кому звонить в экстренных ситуациях?

— Никого нет, — ответила я чуть резче, чем планировала.

— Ясно.

— Спасибо, — благодарность запоздала: я слышала, как Аксель вышел из кухни, а потом завозился в гостиной, расстилая себе постель там. В доме было полно свободных комнат, но он предпочел скрипучий старый диван.

В полном одиночестве я сидела на кухне, с тоской глядя на бардак вокруг и жуя сэндвич, запивая теплым молоком с медом. За стенами дома дождь и ветер явно стихали. Радио порой похрипывало от помех, но вскоре снова начинало вещать голосами Луи Армстронга и Билли Холидей.

На оплату больничного рассчитывать не приходилось. Но что я буду делать в течение двух недель, пока заживают связки на ноге, если едва могу ходить?

Я решила отложить мысли об этом завтра, а пока отправилась обратно в комнату Акселя. Двери гостиной были закрыты, но свет там горел.

Вытащив из платяного шкафа футболку Акселя — едва сдержалась, чтобы не зарыться в нее носом, — я отправилась в душ. Пришлось натянуть на ногу пакет, чтобы не промок бинт. Моя школьная подружка, Мэгги, в десятом классе сломала руку, и рассказывала, что ей приходилось так делать, чтобы не мочить гипс. Вспомнив о ней, я расстроилась. Интересно, хоть кто-то из моих прежних друзей знает о моем исчезновении? И если да, что они об этом думают? Или так заняты предстоящим поступлением в колледж, новой взрослой жизнью, что и думать обо мне забыли, если не сделали этого еще раньше?

Но Мэгги-то должна помнить. Она была рядом почти до последнего.

Хотя я совсем не делилась с ней своими переживаниями и не рассказывала о том кошмаре, что начался после похорон, эта девчонка всегда была рядом со своей молчаливой поддержкой. Приходила ко мне, чтобы принести домашнюю работу и чаще делала ее за меня. Иногда рассказывала, что происходит в классе, чтобы отвлечь. Когда я, наконец, вернулась в школу, хотя и ненадолго, всегда была рядом и избавляла меня от идиотских расспросов одноклассников.

После смерти матери я совсем потеряла интерес к друзьям. Поначалу — сотни слов соболезнований и тысячи полных жалости взглядов, но чаще — немой ужас, который, по моим наблюдениям, часто завладевал теми, кто не знал, чем помочь и что говорить в таких случаях. Я отмахивалась от неловких попыток проявить участие к моей утрате и разве что вымученно улыбалась. То время я почти не помню: жизнь проплывала мимо, словно происходила не со мной.