Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Управляющий Московской конторой Дирекции императорских театров Владимир Теляковский поведал такой случай: «Один купец, закончив свои дела, вероятно, не без посещения ресторана “Эрмитаж” или Большого московского трактира, купил билет на балет “Дон Кихот”. В то время Шаляпин пел в Москве оперу Массне того же названия. Купец был уверен, что услышит “Дон Кихота” с Шаляпиным. Просидев первое действие балета в первом ряду и немного отрезвясь, он стал беспокоиться, что все Шаляпин не появляется. Тогда он сначала строго запросил капельдинера, а потом пошел делать скандал у кассы, что его надули. Дело это пришлось разбирать полицмейстеру театров Переясланцеву, ибо купец ссылался на кассиршу, которая будто бы сказала ему, что Шаляпин поет. Оказалось, что билет у него куплен был не в кассе, а у барышника, который, вероятно, учел его ненормальное состояние и на вопрос, поет ли в балете Шаляпин, ответил, что, конечно, поет, и получил баснословные деньги за кресло». Похожая история случилась в 1920-е годы, когда некая старушка, купив билет, перепутала оперу «Сын Солнца» Сергея Василенко с балетом «Красный мак» Рейнгольда Глиэра. Оба произведения были написаны на китайскую тематику…[112]

И все же Шаляпину приходилось несладко, потому и не спешил он домой сразу после спектакля. Сидел в гримерке долго, объясняя друзьям с тревогой: «Надо подождать. Пойдем через ход со сцены. Не люблю встречаться после спектакля с почитателями. Выйдешь на улицу — аплодисменты, студенты, курсистки…» Но почитатели тоже ждали, не понимая, что артист устал и имеет право на личную жизнь и отдых. За это им крепко попадало от богатыря Шаляпина. «Мы вышли на улицу со сцены проходом, где выходили рабочие и хористы, — свидетельствовал Коровин. — И все же, когда мы подходили к карете, несмотря на густой снег, слепивший глаза, толпа каких-то людей бросилась к нам. Кто-то крикнул: “Шаляпина качать!” Двое, подбежав, схватили Шаляпина — один поперек, другой за ноги. Шаляпин увернулся, сгреб какого-то подбежавшего к нему парня и, подняв его кверху, бросил в толпу. Парень крякнул, ударившись о мостовую. Толпа растерялась. Шаляпин и я быстро сели в карету и уехали». Интересно, что сказал тот парень, когда пришел в себя в больничке на третий день? Смею предположить, что он повел себя как герой чеховского рассказа «Попал под лошадь».

Шаляпину приходилось иметь дело и с клакерами тоже. Перед его первым выступлением в Ла Скала к нему заявился их главарь, на местном жаргоне — директор, с иголочки одетый господин в желтых перчатках. Он пришел требовать с русского артиста деньги, а не то… А не то они превратят его дебют на итальянской сцене в кошмар. Но Шаляпин наотрез отказался, создав прецедент. До него никто не позволял себе подобного, все предпочитали договориться с местной театральной мафией. Когда спектакль закончился — «Мефистофель» Арриго Бойто, — клакеры в желтых перчатках, забыв свои угрозы, отбили все ладони, аплодируя певцу. «Ужег я их не голосом, а игрой. Голосом итальянцев не удивишь, голоса они слыхали, а вот игрой-то я их, значит, и ужег!» — рассказывал о своих впечатлениях Федор Иванович.

Каковы бы ни были амбиции артистов и режиссеров, в конечном итоге успех спектакля определяет публика, «голосующая ногами». Причем в буквальном смысле. В Европе, например, принято топать ногами (в Америке — освистывать), а в России зрители просто не покупают билеты на плохие спектакли и не ходят в театр. И так было издавна. Отношения зрителей и артистов имеют глубокие традиции. К началу XX века в Большом театре сложилась любопытная иерархия спектаклей. Обычно, помимо оперы, раз в три дня, по абонементам давали балет, переживавший в то время долгожданное возрождение. Абонемент номер один был наиболее дорогим и предназначался для соответствующей публики — банкиров и фабрикантов, тузов российской промышленности, модных адвокатов, богатых купчишек, балетоманов, «золотой» молодежи, живущей, кажется, во все времена. Не прийти в такой день в театр было нельзя. И не важно, что занавес уже поднялся и свет погас, так как главное — показаться, а уйти можно и в антракте. Это был выход в свет. Балам, на которых за сто лет до этого блистало московское дворянство, разжиревшая буржуазная прослойка нашла замену в виде партера Большого театра по средам на балете. Лучшие люди, так называемая элита, собирались, чтобы продемонстрировать бриллианты, меха, наряды, а также содержанок и любовников. Но вот на аплодисменты они были весьма скуповаты. На более бедную публику был рассчитан воскресный абонемент номер два — интеллигенция, чиновники мелкой и средней руки, студенты и прочие не стеснялись выражать свои чувства, рукоплескали от души, как можно громче, приветствуя своих театральных кумиров.