Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Детский сад какой-то! — Артист миманса Женя Светланов — Николай Голованов: «Сынок, дирижером будешь!» — Новая сцена во Дворце съездов — Мелик-Пашаев, царивший в опере — Миланский состав «Аиды»: Архипова, Петров, Лисициан — Разрез выше колена — Это мой «Борис Годунов»! — Остряк Борис Хайкин — Инфаркт у главного — Негосударственные похороны — Скрипачки уходят в декрет — «Дирижер — это наш классовый враг» — Мурадели: Мура и Дели — Тюбетейки в зале и в яме — Артур Эйзен поет Ленина — Селфи с вождем — Новая сцена для репетиций — Не квартира, а филармония! — Антисоветская «Петрушка» — Рождественский клеит уголки — «Пламя Парижа» — Васька-синкопист — Голованов чертит себе брови и орет на музыкантов — Дирижеры-сталинисты — Три разных «Спартака»: Якобсон, Моисеев и Григорович — За хорошее поведение… Ленинская премия, а у Плисецкой травма! — «Щелкунчик» Григоровича и Рождественского — Фурцева о Бриттене: «Это педерастическая музыка!» — Юрий Симонов и «Невыносимонов»

Как должна складываться жизнь человека, все детство которого прошло в Большом театре, но не в зрительном зале, а за кулисами, и если его папа и мама — артисты этой прославленной труппы? Тут сомнения отпадают — ребенок будет петь, а если не петь, то танцевать, а в крайнем случае дирижировать. Причем не перед телевизором, а перед всем зрительным залом — а его самого будут показывать по этому самому телевизору. Так вышло с Евгением Светлановым, главным дирижером Большого театра в 1963–1965 годах. Другого такого вряд ли удастся сыскать — Светланов в буквальном смысле вырос в театре, ставшем для него всем — и детским садом, и школой, и «моими университетами». Его родители баритон Федор Светланов и Татьяна Светланова пели в Большом (мать позднее стала артисткой миманса). Уходя из своей таганской коммуналки на очередной спектакль, они оставляли сына с няней. А мальчик трогательно ждал (особенно по субботам) и верил, что ему принесут в подарок воздушные шарики, остававшиеся после оперы «Три толстяка», шедшей по утрам — так называемый утренник.

Шло время. Мальчика впервые привели в театр, смотреть «Спящую красавицу». Но ребенок отчетливо запомнил не подробности балета, а оркестровую яму: «В антракте я подбежал к оркестровой яме, уцепился ручками за барьер и начал рассматривать, что там, в этой яме, откуда раздавались волшебные и подлинно чарующие звуки. Я увидел, что там никого нет. Отдельные музыканты разыгрывались на инструментах, очень странных и очень разных. Из них одни были белые, другие — черные, одни были деревянные, другие были медные. Но больше всего мое внимание привлекла огромная туба. С тех пор я тубу очень полюбил, до сих пор ее люблю. Это фундамент любого оркестра. Но самое главное — сцена. Это волшебство, которое исходит со сцены в зрительный зал!»