Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

Показ фильма сопровождался мощным исполнением популярной народной песни «Стенька Разин», которую пел большой синодальный хор в сопровождении специально написанной для этого случая музыки композитора Михаила Михайловича Ипполитова-Иванова, который сам дирижировал и хором, и оркестром во время этого запомнившегося мне киносеанса в Манеже, когда впервые в Москве, да вероятно и в России, кинокартину могли одновременно смотреть несколько сот человек.

Успех был потрясающим. Вероятно, именно поэтому память об этом фильме, воздействие которого на зрителей было чрезвычайно усилено пением большого хора и музыкой, и сохранилась у меня на всю жизнь» [176].

Огромной популярностью у публики пользовались так называемые видовые картины, рассказывавшие о разных странах, демонстрировавшие новые научные открытия и достижения в области техники. Уже в те далекие годы произошло соединение игрового и документального кино. Например, в фильме «Уход великого старца» актер Владимир Шатерников был настолько удачно загримирован под Л. Н. Толстого, что кадры хроники и игровые сцены прекрасно монтировались между собой [177]

. В картину «Трехсотлетие царствования Дома Романовых», где М. А. Чехов сыграл роль царя Михаила Федоровича, была включена хроника, снятая во время коронации Николая II.

Стоит заметить, что столетие назад кинематограф потчевал зрителей не только историческими фильмами. Некоторое представление о вкусах публики того времени мы находим в описании киносеанса, сделанном Владимиром Королевичем в книге «Студенты столицы»:

«В тысячный раз кинематографические завсегдатаи смотрели добродетельную драму аристократической девушки, ставшей проституткой, которую спас, женившись на ней, добродетельный адвокат. Четыре убийства, два самоубийства, пожар, спасение утопающей и гибель злодея.

Мария Антоновна иногда всхлипывала и жадно следила за картиной. [... ]

Сидели в пальто, изнывая от сырой духоты. Мальчик с галунами прыскал из склянки чем-то пахучим».

Названия «драм из современной жизни» – «Снохач», «Тайна дома № 5», «В омуте Москвы», «Жертва Тверского бульвара» – говорят сами за себя. В то время произведения подобного рода именовались «парижским жанром». Интересно, что в 1910 году именно представители французской колонии обратились к московским властям с требованием обуздать распространение порнографии.

Сейчас довольно трудно установить, насколько успешно полиции удалось бороться с этим злом. И все же некоторые победы, несомненно, были одержаны. Так, «синематограф „Мефистофель“ на Петровке в доме Михалкова» по распоряжению градоначальника был закрыт «за демонстрацию картин непристойного содержания».

Кинематограф породил такое бытовое явление, как «обожание» актеров кино. Все тот же Н. Д. Анощенко описывал в мемуарах свое преклонение перед актрисой Верой Холодной: молодой офицер коллекционировал ее портреты, а также статьи из газет и журналов, в которых писалось об игре звезды экрана. Другим кумиром русской публики был Иван Мозжухин.

Из иностранных артистов просто «бешеной» популярностью пользовался комик Макс Линдер [178]

. Настоящий фурор вызвал его приезд в Москву. Актера поселили в гостинице «Метрополь», а фирма «Патэ» в его честь дала банкет в ресторане «Эрмитаж».

О том, каким ему запомнился Линдер, вспоминал И. И. Шнейдер:

«В то время не было еще Чарли Чаплина, Гарольда Ллойда, Пата и Паташона и Бестера Китона, и на экране царил Макс Линдер. Популярность его была огромна.

В эти дни я увидал Макса Линдера среди публики; на сеансе в кинотеатре «Континенталь», в дальнейшем называвшемся «Востоккино», а еще позднее – «Стереокино». Макс Линдер сидел в ложе, возвышавшейся над партером, только что наполнившимся публикой, общее внимание которой было приковано к знаменитому киноартисту. Линдер, чрезвычайно этим довольный, вел себя, как одержимый. Он быстро вертелся то в одну, то в другую сторону, как будто сидел не на обыкновенном стуле, а на табурете перед пианино, гримасничал, широко улыбался, блистая знакомыми всем по экрану крупными зубами, смеялся беспрерывно бегающими глазами, снимал и вновь надевал свой черный котелок. И, наконец, добившись приветственных аплодисментов, вскочил, раскланялся, шлепнулся обратно на стул и, будто обжегшись об него, вновь взлетел кверху и, сняв котелок, пустил его ребром по вытянутой руке. Быстро согнув ее, он заставил котелок покатиться обратно к плечу и молниеносно «взбежать» ему на голову... Публика изумленно рявкнула и восторженно взвыла... Линдер клоунски раскланивался, сияя зубами и прижимая то к левой, то к правой стороне груди скрещенные ладони».